Эмиграция, тень у огня - Дина Ильинична Рубина

— куда и на что средства распределить. Ну, понятно, не только деньги, а вообще — все, что нашу жизнь делает осмысленной и незряшной.

И вот все они — как закрою глаза, — все вокруг меня медленно кружатся: и старуха та, в замедленном танце, и спартански спокойная мама с помидорами, на ватных ногах, и Валера Кац с невзорванной рыбой карпом, и немая женщина в обгорелых лохмотьях: они передо мною не такие, как в жизни, а как на картине художника-примитивиста, например Пиросмани, — плосковатые, грубо раскрашенные. И над головами у них — тень террориста в рваном лифчике парит.

Вроде как и не картина, а вывеска.

Такая вот вывеска нашей здесь жизни.

1995

Ружье для Евы

На днях моя дочь, барышня томная, нравная, сочиняющая стихи, музицирующая на гитаре, любящая, наконец, поваляться в постели часиков до 12 дня… пошла в армию.

Понимаю, что окончание этой фразы для российского читателя может показаться диким. Ну, сначала, конечно, она пошла в армию до пятницы — новобранцев, как правило, на первую же субботу отпускают по домам — возможно, показать, что жизнь не кончилась и мамино крыло по-прежнему рядом, и вообще, дать наплакаться вволю в родимую подушку после первого в жизни армейского дежурства.

Время нервное: весь наш двенадцатый класс постепенно, по мере персональных дат рождения, подгребает военная машина. Чуть ли не каждый день гудят отвальные — то у Иры, то у Шломо, то у Марка, то у Шимона.

Поздно вечером звонит уже с базы «забритый» утром Шимон и диктует моей дочери: «Значит, так: в палатках холодно, бери все теплое, что есть в доме, — вязаную шапку, перчатки, свитера!»

Честно говоря, матерью солдата я уже однажды была, лет двенадцать назад, но, как выяснилось, многое забыла. Например, то, что новобранцы в израильской армии собираются на службу примерно так, как бравый Портос в романе Дюма экипировался перед военной кампанией во славу короля и Франции. То есть заботы о некоторых деталях экипировки лежат на плечах семьи. И за две недели до призыва мы, высунув языки, скупали по магазинам теплые мужские кальсоны (да-да, с ширинкой, не важно: декабрьская ночь в палатке слезам не верит), мужские майки с начесом, теплые носки, ботинки, наконец.

— Как — ботинки?! Армия не выдает ботинок?! — восклицаю я возмущенно.

Нет, армия потом возмещает расходы, но ботинки ребенку надо выбирать отдельно, подбирать тщательно по ноге, пробовать, менять, требовать другие, затем топать, прыгать и опять примерять. Мамин глаз надежней.

Опять же, простыни и подушки в той армии не предвидятся.

— Что-о?! — кричу я. — У Армии обороны Израиля нет денег на подушки для солдат?!

Да есть, конечно, есть… Но пусть-ка этот изнеженный «мами» поспит в холодной палатке, подложив под голову свою армейскую куртку. Такая вот первая трезвящая плюха, как в песенке из трофейного американского фильма времен Второй мировой, которую всю жизнь напевает другой солдат в семье — мой отец: «Здесь вы в казарме, мистер Грин! Здесь нет подушек и перин! Завтрак в постели и в кухне газ — эти блага теперь не для вас!..»

Накануне призыва и у нас дома гуляли по-человечески: выпили как взрослые, блевали как взрослые, уронили на балкон соседей внизу цветочный горшок и три пары разных ключей. Наутро хмурый наш сосед, Давид, стучит в дверь и молча протягивает эти ключи моей дочери. В глазах — осуждение. Та рассыпается в извинениях: это была вечеринка перед призывом, и ребята…

— Ты идешь в армию? — Его лицо расплывается в улыбке. — Какие войска?.. Молодец. А я был в морском десанте… Ну, счастливой службы, солдат!

В этом обществе все — солдаты. Даже те, кто не успел послужить по возрасту или по здоровью. Все солдаты — мамы, папы, бабушки и дедушки, братья, сестры. По пятницам вся страна ожидает своих солдат на побывку, все автобусы приобретают изнутри густо-зеленый, бежевый, серый колер военной формы разных родов войск. Сидят на баулах в проходах, теснятся, едут на перекладных. Никто не жалуется, что в тесноте его пихнули дулом или прикладом винтовки.

В день призыва мы отвозим свою нежную девочку на сборный пункт. А там — зрелище посильнее, чем «Фауст» Гёте, причем значительно сильнее: целый цветник рыжих, темных, золотистых, каштановых кудрей… День призыва такой — девчачий. А вокруг, у двух автобусов, сопровождающие — их сверстники с винтовками. И уже стреляют глазами направо-налево представители обоих полов.

— Господи! — бормочет мой муж. — Что за жизнь фронтовая…

Да, жизнь такая, что множество молодых пар в этой стране изначально — боевые товарищи. Жизнь такая, и такой ее понимают и принимают наши дети.

Дают команду — по автобусам. Заплаканные мамы кричат последние указания:

— Не забывай заряжать мобильник! Позвони сразу же — куда попала!!! Надень на ночь две пары кальсон!!!

Ребята с автоматами влезают последними в обе двери, автобусы разворачиваются и выезжают со двора на шоссе. Мы же плетемся к своей машине и сразу — рука сама тянется — включаем радио. Новости наших будней: из густонаселенных кварталов арабского Хан-Юниса палестинские боевики продолжают обстрелы еврейского района Гуш-Катиф. Ответный огонь открыл наш батальон бригады «Голани». После полудня премьер-министр собирает совещание представителей силовых структур по вопросам борьбы с «тоннельными взрывами»… Армейские источники опубликовали наконец список убитых при взрыве в Рафиахе израильских солдат.

— Ты не помнишь, — спрашивает меня муж, — она взяла синий свитер?

* * *

Каждую пятницу, ближе к полудню, у меня дома раздается звонок. Я снимаю трубку и слышу страстный голос дочери:

— Ставь жарить картошку, я уже в Иерусалиме!!!

Я хватаю самую большую сковороду, раскаляю масло и вываливаю на нее целую миску чищенной с утра и нарезанной картошки.

Когда в первую свою побывку из армии она позвонила с воплем: «Го-о-ло-о-дна-ая-я-я как соба-а-ка-а!», отец философски мне сказал:

— А что ты думала? В любой армии всегда голодно… У нас, в Перми, помню, плеснут тебе щей в миску, а там три синих пленочки плавают вместо мяса.

Ну, вваливается ребенок и, едва сполоснув руки, набрасывается на картошку.

— Что ж ты голую картошку-то… — пытаюсь я сердобольно встрять, представляя, как же оголодала девочка, если ей одной лишь картошки довольно, — возьми вот баклажаны.

Она с полным ртом:

— Какие баклажаны?! Я их уже видеть не могу! У нас каждый день пять видов закусок с баклажанами.

— Ну, рыбку возьми.

Она вытаращивает глаза:

— У меня рыба уже из ушей лезет! То тунец, то форель, то карп,