Занимательная медицина. Развитие российского врачевания - Станислав Венгловский

Однако он сразу же заметил в толпе изящную фигурку. То была Амалия Котсури-Вутрекас. Молодая гречанка приехала в Лондон уже после окончания медицинского факультета в Афинском университете имени Иоанна Каподистрии, бывшего одно время и русским министром зарубежного ведомства. Она приехала, чтобы совершенствовать свои знания в области микробиологии.

Между прочим, сама она оказалась на редкость способным молодым специалистом-врачом. Мало того, что она получила великолепное общее образование, – так она в совершенстве владела основными европейскими языками, отличалась весьма приятными манерами и замечательным характером. Короче говоря, Флемингу доставляло особое удовольствие общение с нею.

Все это было весьма кстати. Дело в том, что еще в 1949 году у Флеминга умерла его первая жена Сара[97], которая сопровождала его во всех поездках, с которой он прожили не одно десятилетие. Надо заметить, что жизнь его после ухода супруги потеряла все краски и казалась совершенно бесцветной, как увядший осенний луг.

Уже само присутствие этой молодой и энергичной женщины, тоже, кстати расставшейся со своим супругом, подействовало весьма благотворно на уже заметно состарившегося ученого, и когда она уехала из Лондона, получив достойное предложение по службе на родине, в Афинах – он вдруг почувствовал себя в чем-то страшно обделенным.

В Афины же он отправился с какими-то неясными еще надеждами. Правда, он сам убеждал себя, что главным в этом путешествии является его давнее желание увидеть родину «отца медицины» Гиппократа, ступить на землю, на которой созрела сама потребность науки о здоровье, науки, которая персонифицировала эту заветную мечту человечества в виде всесильного божества – Асклепия.

Он много наслышался о Греции от гречанки Амалии. Из ее рассказов получалось, будто над ее родиной как-то по-особому сияет солнце, будто сам воздух над нею насыщен какими-то необычными лучами, и что все это находит даже свое научное подтверждение. Все перечисленное обусловлено уникальным состоянием горных пород, которыми покрыта все поверхность Эллады.

* * *

Он уснул в отеле, крепко возбужденный оказанной ему накануне ночной встречей, а когда проснулся утром и подошел к окну, то не поверил своим глазам. Перед ним открылось нечто, совершенно невероятное. Это было ожившее видение того, что он сам представлял себе по картинкам в книжках, что помнил еще по школьным учебникам…

Оно уже виделось таким устоявшимся, хрестоматийным, – а теперь вот вдруг ожило.

Акрополь вздымался на высокой горе, цвет которой нельзя было определить одним словом, да и многими тоже. Высокие стройные колонны Парфенона, какого-то светло-золотистого отлива, казались вовсе не произведением человеческих рук и даже не задумкой человеческого разума, но произведением самой мудрой природы, результатом какого-то воистину божественного замысла, сродни тому, что было уже в гениально сконструированном человеческом организме.

Цвет чистого, безоблачного неба, вроде бы голубого, накрывавшего весь акрополь и весь древний город совоокой богини Афины – тоже нельзя было определить при помощи самых высоких слов.

Небо, естественно, казалось голубым, однако и в нем угадывалось бесконечное число самых различных оттенков, наверняка же, обусловленных блеском соседствующего с ним моря, излучением разнообразных горных пород, истертых промелькнувшими над ними тысячелетиями…

Да, это было сказочное строение: афинский античный акрополь.

Затем Флеминга долго возили по городу. Он слышал голос своей ученицы, видел вокруг себя одни, постоянно сияющие лица.

Он читал лекции в зале столичного университета, слышал, как его слова тут же превращаются в нечто иное, произносимое Амалией и понятное всем собравшимся перед ним людям, потомкам тех великих предшественников, которые также говорили о том же, хоть и на сильно изменившемся теперь языке. Он видел перед собою не только лица профессоров и студентов, не только людей, явно уже городского уклада жизни, но и представителей простого народа. Старался поэтому подбирать такие слова, которые и без перевода будет легче донести до чужого сознания.

Уже потом ему объяснили, что, действительно, в университетский зал попали даже простые деревенские женщины, на миг оставившие свои повседневные заботы. Всех их, однако, предупреждали, что из речи приезжего из Англии профессора они многого не поймут. Однако эти женщины в ответ заявили, что им вовсе необязательно знать, что скажет этот мудрый человек. Им достаточно будет увидеть его – и все. В самой личности этого гостя все эти женщины понимали его – как посланца высоких небес, принесшего на землю спасительное средство. В их понимании, быть может, он стоял в том же самом ряду, в котором стояли Гален, Гиппократ, Герофил, Эразистрат, Гиппократ и сам мифический бог Асклепий…

* * *

Дальше его ждало путешествие по северным греческим землям. За стеклом автомобиля мелькали названия чудных мест и земель, в которых угадывались древнейшие слова, известные ему только по литературе. Несколько дольше, чем это предполагалось, Флеминг попросил задержать машину в старинной Лариссе, на земле которой, по преданию, был похоронен сам Гиппократ. Он даже имел возможность издали полюбоваться вершиной Олимпа, вознесенной почти на трехкилометровую высоту, побывал в горах Македонии, откуда начинал свое триумфальное шествие Александр Великий, чтобы открыть новую страницу в истории древней Греции.

Были затем и посещение Дельф, с остатками святилища Аполлона и других божеств, было оглушительное впечатление от посещения еще более древних Микен, – однако самым главным выступало для него все-таки древнего Эпидавра на берегу Саронического залива.

Именно там зародился бог Эскулап.

В Эпидавре ему показали остатки старинного храма, первым делом, – почти сохранившийся античный театр, в котором можно было ставить спектакли. Его ноги ступали по тем же камням, по которым ходили античные греки. Он мог сидеть на тех же каменных сидениях, на которых сидели они. Ему демонстрировали удивительную акустику этого бессмертного сооружения, благодаря которому, слово, только что произнесенное внизу, на возвышении для актеров, было отчетливо слышно в последнем ряду огромной чаши амфитеатра.

И все же он еще внимательней вслушивался в рассказы о древнем святилище. Его водили по законсервированным развалинам, показывали и сами настенные храмовые таблички, копии тех из них, которым суждено было теперь храниться в самых крупных музеях. Ему переводили посвятительные надписи на них, в которых рассказывалось, с каким успехом лечили древние медики. Перед ним проходили начала становления медицины…

Он слушал все это, и в его душе росло восхищение теми людьми, которые фактически не имели ничего в своем арсенале, никаких решительно лекарств, однако твердо верили в саму возможность появления именно этих лекарств. Именно эта вера, переданная ими следующим поколениям, и привела медиков к тому состоянию медицинской науки, в котором она находится сейчас.