Занимательная медицина. Развитие российского врачевания - Станислав Венгловский

После обеда (а обедал Павлов обычно дома, в 5–6 часов пополудни), отдохнув час-полтора на диване, он снова отправлялся опять в институт, откуда возвращался уже в половине двенадцатого ночи. И так было ежедневно: либо академия, либо лаборатория на Аптекарском острове. Конечно, по выходным и праздничным дням занятия в академии не проводились, но лаборатория его не закрывалась никогда, и он отправлялся туда как обычно, к десяти часам. Правда, в праздничные дни приходил к обеду не к пяти часам, но к двенадцати. А после обеда, как ни в чем не бывало, направлялся опять по знакомой улице.

* * *

Слухи о широком использовании собак в научных лабораториях расползались по всему Петербургу и вызывали в народе самые широкие, подчас – довольно противоречивые мнения.

Дошло до того, что вся эта история закончилась письмом председательницы правления Главного правления общества по защите животных баронессы Веры Илларионовны Мейендорф. Оно было получено Военным министром, в ведении которого находилась сама Военно-медицинская академия. В послании назывался и главный «виновник» всего этого, по мнению женщины, весьма жестокого обращения. Письмо носило довольно громкое название «О вивисекции, как о возмутительном и безжалостном злоупотреблении во имя науки».

Что же, Ивану Петровичу Павлову пришлось отвечать.

В академии была создана специальная комиссия, которая в январе 1904 года вынесла свое авторитетное решение. Комиссия вынуждена была согласиться с обвинениями, однако она четко указала при этом и на людей, которые без ограничений пользуются плодами животного мира, употребляя все это ради своего праздного удовольствия. Тем временем, явно указывая пальцами на подлинных подвижников науки, которые, действительно, наносят вред животным, но поступают так во имя научных сведений, на благо всего человечества.

Конечно, обвинения общества покровительства животных сильно задели Ивана Петровича Павлова. Согласившись с выводами академической комиссии, он высказал публично и свое личное мнение.

Вот его слова по этому поводу: «Когда я приступаю к опыту, связанному, в конце концов, с гибелью животного, – с невольной горечью сознавался он, – я испытываю тяжелое чувство сожаления, что прерываю ликующую жизнь, что являюсь палачом живого существа. Когда я режу, разрушаю живое животное, я слышу в себе едкий упрек, что грубой, невежественной рукой ломаю невыразимо художественный механизм. Но это переношу в интересах истины, для пользы людям…»

* * *

А между тем назревали серьезнейшие события в жизни самого Ивана Петровича Павлова. Собственно, предвестники этих событий угадывались уже слишком давно. Авторитет Павлова, как великого ученого, заслуживающего достаточного внимания, возрастал с каждым днем. От него ждали все больших и больших успехов. И, казалось, нисколько не ошибались.

В 1901 году в Петербурге побывал профессор Гельсингфорского университета Роберт Тайгерштедт, член Нобелевского комитета. Он тщательно ознакомился с достижениями всех его лабораторий, как в институте, так и в академии. Визит маститого ученого, особенно его письмо, присланное уже из Гельсингфорса и переполненное самыми лестными высказываниями обо всем увиденном им на берегах Невы, – все это вызвало всплеск газетных публикаций. Все в Петербурге заговорили о предстоящем награждении Павлова Нобелевской премией.

Альфред Нобель, изобретатель и очень энергичный промышленник, основатель знаменитой этой премии, скончался еще в 1896 году. Еще при жизни он был лично знаком с Павловым, называл его другом Иваном, интересовался его достижениями и сам жертвовал довольно внушительные суммы на Институт экспериментальной медицины.

Как бы там ни было, шумиха, поднятая в прессе, тоже сыграла свою исключительную роль. Осенью упомянутого года Павлов был избран членом-корреспондентом Российской Академии наук. Это стало знаком особого отношения к нему со стороны отечественных ученых: они признавали его заслуги еще до того, как нечто подобное было осуществлено уже Западной Европе…

Но слухи о присуждении Павлову столь высокой награды продолжали будоражить широкую мировую общественность. Ширились они и за границей, откуда вскоре прислал свои поздравления для профессора Илья Фаддевич Цион, первый наставник Павлова в его физиологических опытах.

Что касается научных учреждений, разбросанных по всему миру, – то своим почетным членом его избирали не только ученые общества, но и многочисленные университеты, даже – целые академии.

Его удостаивали всяческих наград.

И вот, весною 1904 года, в Петербург прибыли официальные представители Нобелевского комитета – все тот же профессор Роберт Тайгерштедт, а с ним и профессор Иоганн Иогансон. Оба они внимательно изучали работу физиологических лабораторий, как в Институте экспериментальной медицины, так и в Военно-медицинской академии. Они выслушивали объяснения Павлова и его сотрудников, присутствовали на проводимых им операциях, на разнообразных опытах.

После отъезда зарубежных гостей никто уже, пожалуй, в Петербурге не сомневался, что последует дальше.

Так и получилось.

Официальное подтверждение о присуждении премии пришло в октябре того же 1904 года, а в декабре Иван Петрович оказался уже в заснеженном Стокгольме.

Вместе с золотой медалью ему вручили чек на 75 000 рублей, что составляло тогда весьма внушительную сумму. Вручавший награду шведский король, следуя установившейся прочно традиции, произнес специально для этого случая заученную русскую фразу. Она прозвучала так: «Как ваше здоровье, Иван Петрович?»

А пятидесятипятилетний лауреат, готовясь к оглашению заготовленной им заранее на латинском языке традиционной речи, до боли четко увидел перед собою пыльную рязанскую площадь, по которой гуляют праздные собаки.

Уже тогда в его голове мелькнула мысль, что этому животному обязательно следует поставить памятник…

Как ни велики были достижения всех русских врачей, а вместе с ними и врачей украинских, а все же они никак не могли достичь такого величия и славы, каковых достиг выдающийся британский исследователь в области микробиологии – сэр Александр Флеминг.

Ему удалось обуздать, точнее – направить на обуздание микробов такое удивительное лекарство, как всемогущий пенициллин.

И это, несмотря на успехи Ивана Павлова, на успехи Ильи Мечникова, а еще перед этим – на достижения Роберта Коха, Конрада Рентгена, Луи Пастера и многих других, настоящих подвижников медицинской науки…

Что касается Александра Флеминга – то за все свои достижения он был вполне заслуженно удостоен высокой Нобелевской премии.