Кёсем-султан. Дорога к власти - Ширин Мелек

Зажав рот рукой, чтобы не разрыдаться, Кёсем устремилась прочь, а Картал остался в галерее, беспомощно глядя ей вслед. Затем махнул рукой и потерянно побрел куда-то вглубь мужской половины.

Из внутреннего дворика, спрятавшись в тени навеса, за всем этим наблюдала стройная темноволосая женщина. Слезы катились из ее глаз, но она стояла, выпрямив спину и не шевелясь. Больше всего на свете Марты сейчас боялась выдать себя.

Наконец губы женщины разжались и с ее уст едва слышно слетело:

– Я снова прощаю тебя, любимый…

Только на этот раз Марты прощала не одного лишь своего мужа. И это было для нее особенно мучительным. Кёсем-султан оказалась вовсе не такой, какой Марты ее себе представляла, и от этого хотелось действительно превратиться в одинокую печальную чайку, улететь куда-нибудь в морскую даль…

Увы, люди не могут летать.

* * *

Люди не могут летать. Люди не могут даже сдержать обещаний, которые давали сами себе. Люди вообще слабы.

Поэтому то, что кажется невозможным ночью, иной раз все-таки случается на следующий день. Хотя те, с кем оно случилось, до последнего мгновения были уверены: такому не бывать.

Уверен был горный склон, что на нем не бывать лавине, уверена река, что не быть на ней наводнению. Уверена Ширин, что сумеет превозмочь свою любовь к Фархаду, Лейли – к Меджнуну, а франкская принцесса Исотте – к доблестному сипахи Тристраму…

Сквозь мелко застекленное окно словно лился оранжевый поток: большую часть дня эта комната, наверно, была погружена в прохладный полумрак, но сейчас вечернее солнце, повиснув точно напротив оконного проема, било в него прицельно, как вражеский лучник, угнездившийся перед амбразурой.

Кёсем украдкой вздохнула. Вовсе не ее это дело – рассуждать о вражеских лучниках, вчера уж нарассуждалась вдосталь. А вот вечернее солнце… Да. То-то и оно, что вечернее. Никогда ей еще не удавалось провести с возлюбленным ночь.

(Мысленно укорила себя: не предает ли она сейчас Ахмеда? Нет, не предает. Тот славный мальчишка, каким Ахмед был первый год их знакомства, – не возлюбленный, именно что славный мальчишка, друг. А вот султан Ахмед, отец ее детей, повелитель правоверных, – он тем более не возлюбленный. И ночь, проведенная с ним, нечто совсем иное, чем час, проведенный с Карталом…)

Их дворцовые встречи – нежданные и тщательно подготовленные, горько-сладкие, обжигающие, как рана, бурные, как шторм, и безмолвные, как смерть, – проходили в разное время суток, иногда и ночью тоже. Но все они были так кратковременны… Лишь изредка удавалось вырвать у времени такой щедрый дар, как пару часов. А чтобы остаться наедине от вечера до рассвета – о таком даже мечтать не приходилось.

И здесь – настолько не во дворце, насколько это вообще можно представить себе, – о таком тоже мечтать не приходится. Вот и сейчас она проведет с Карталом только часть вечера. Пускай и по другой причине.

Точно ли по другой?

Не имеет значения. Они с возлюбленным лежат рядом, плоть к плоти, чувствуют живое тепло друг друга, запах, влагу на коже, ощущают каждый вздох, каждое движение – и пускай даже им отведен сегодня не больший срок, чем во время дворцовой встречи, эти два часа они принадлежат друг другу безраздельно.

Громко загомонили во дворе дети – слов не разобрать, но это, похоже, скорее азартный спор, чем ссора. Кёсем по голосам не всех узнавала: кажется, Сунгура и Атмаджи не было среди них (ну еще бы: парни наверняка уже считают себя взрослыми), а вот девочки были… или только одна?

Тут сквозь эти голоса прорезалось звонкое щебетание Тургая, в следующий миг за окном что-то упруго стукнуло, и еще миг спустя туго хлюпнула вода. У Кёсем захолонуло было сердце: бассейн в дальнем краю двора совсем невелик, она это помнила и знала, как хорошо ее младший сын плавает, но до сих пор не вполне могла поверить, что можно плавать настолько хорошо, чтобы не бояться воды ни при каких обстоятельствах. Однако прежде чем она успела вскочить или даже приподняться, Тургай торжествующе выкрикнул что-то, а в ответ ему многоголосо прозвучал восторженный гомон.

– С «абордажного мостка» прыгнул, – спокойно произнес Картал, обнимая Кёсем за плечи. – Наверно, до самой середины хауза…

– Откуда прыгнул?

– Ну, там у нас такая доска закреплена возле бортика бассейна. Вот детвора на ней и состязается. Пускай, пригодится в будущем… Наш Жаворонок в этом чуть ли не всех их ловчее: силенок еще не набрал, но легок, как птичка, и совершенно без страха перед любым прыжком.

Да. Конечно, ее сын живет в этом доме – и в этом мире, где с детства учатся прыгать с абордажных мостков, причем это действительно может пригодиться в будущем. И не надо выдумывать себе какую-то опасность, этот дом очень бережно относится к детям. Не то что дворец в столице столиц…

Она вздрогнула всем телом, опять сделав движение подхватиться с кровати. Картал снова обнял ее, молча: все понял без слов.

– Я так надеялась, что смогу хоть сейчас думать только о тебе, – сказала она почти жалобно, – что у нас в эти часы будет счастье без теней, услада без страха… за себя и за детей…

– Будет. – Голос Картала был тверд. – Прямо сейчас есть. Не бойся ничего и ни за кого.

Кёсем вновь опустилась спиной на прохладную простыню, щекой на руку своего мужчины, своего возлюбленного: бронзовую от загара, жесткую, как дерево, и нежную, как шелковая ткань… Ладонь жестка даже не по-деревянному, но по-каменному, поперек нее тянется валик сплошной мозоли (рукоять весла? сабельный эфес?). На предплечье два коротких шрама: один ей знаком, другой, что посвежее, – нет…

Она всхлипнула.

– Не бойся, – повторил Картал. – Ведь наш Жаворонок не боится: ни в хауз с подкидной доски нырять, ни в море с борта ладьи. Слышишь, поет!

Положим, Тургай не пел, а орал что-то воинственное и задорное, стремясь перекричать младших мальчишек (похоже, Канбар был среди них, его голос Кёсем узнавала увереннее прочих) и близняшек, сестричек Икизлер, чей двуголосый щебет трудно с чем-то перепутать.

– В море с борта ладьи… Ты хоть следишь за этим?

– Он уверен, что нет, – улыбнулся Картал. – Как и Атмаджа в его возрасте был уверен, и девчонки… Да и мы с братом в свое время тоже были полностью убеждены, что за нами никто из старших не следит. Даже во время самых рискованных проказ.

– Каких? Нет, постой, – Кёсем испуганно прижала ко рту ладонь, – лучше мне этого не знать.

– И то верно, – в глазах Картала мелькнули лукавые искорки, – иначе поневоле будешь на Жаворонка все это примерять… Хотя вообще-то, – он помрачнел, – в самую опасную пору нашей с Доганом жизни за нами и вправду присмотра не было.

Кёсем не ответила. Ей тоже было понятно, о какой поре речь. Именно в ту пору она, тринадцатилетняя луноликая гёзде, впервые увидела близнецов Крылатых. Почти своих ровесников, всего на неполный год старше.