Другой класс - Джоанн Харрис

– Гундерсон – грубиян, нахал и задира! – быстро сказал я.

– А у нашего капеллана иное мнение. – Харрингтон улыбнулся, и в этой улыбке вновь промелькнуло опасное, не дающее мне покоя обаяние типичного Заклинателя Змей. – Послушайте, Рой, вы уж меня извините, но я сам разберусь в этом деле. Обещаю, что буду постоянно держать вас в курсе дела. Лично, а не с помощью электронной почты.

О да, его слова звучали весьма разумно! Однако все мои инстинкты твердили одно: меня хотят отодвинуть в сторонку, мной пытаются манипулировать, меня обманом склоняют к уступкам. Маленький Джонни Харрингтон с детства привык во что бы то ни стало добиваться своего, а теперь он еще и значительно лучше научился манипулировать людьми и с легкостью заставляет их делать именно то, чего хочет сам. Я могу понять его желание как-то отомстить мне, учителю, которого он в детстве так и не смог полюбить и который тоже всегда его недолюбливал и никогда его как своего начальника не примет. Но чего он хочет от Аллен-Джонса, мальчика умного, ясно мыслящего и очень способного, хотя, возможно, и немного дерзкого? Но уж, конечно, никаким возмутителем спокойствия этот ученик не является. Так чего добивается Харрингтон, выбрав моих «Броди Бойз» целью своих нападок?

Мысль об этом не давала мне покоя – хотя, наверное, я зря так тревожился. Но я по-прежнему сильно нервничал из-за той истории с кражей досок почета. После конца занятий я прямо в классе проверил тетради, затем выпил чаю в учительской и отправился искать Уинтера, надеясь, что разговор с моим сообщником сможет несколько меня приободрить.

Но Уинтер был занят – беседовал с Джимми Уаттом возле школьной бойлерной, где Джимми в холодную погоду проводит большую часть времени. Интересно, подумал я, о чем они разговаривают? Джимми, должно быть, уже успел заметить исчезновение досок почета. А что, если он подозревает в краже моего сообщника? Или даже меня самого?

Джимми, конечно, до настоящего детектива далеко, а все же доски-то пропали в тот самый вечер, когда я пригласил его в паб, и это, безусловно, могло дать ему толчок к размышлениям. Кроме того, мне, как известно, совершенно не свойственна привычка брататься с обслуживающим персоналом. А что, если Джимми уже начал расспрашивать Уинтера обо мне? Моя тревога еще усилилась.

Я решил пойти ва-банк и с рассеянно-безразличным видом двинулся к ним.

Джимми, увидев меня, приветственно поднял руку:

– Добрый день, босс. Хорошо день прошел?

– Во всяком случае, не случилось ничего такого, что нельзя было бы поправить с помощью доброй кружки пива. Не хотите еще разок наведаться в «Школяра»?

Джимми радостно заржал, но помотал головой.

– Звучит заманчиво, босс, но у меня еще работы полно.

– Значит, придется пить в одиночестве, – с притворным сожалением сказал я и ушел, чувствуя, что начинаю понемногу успокаиваться. Джимми – простая душа; притворяться он не умеет, и, если бы он что-то подозревал, я бы сразу понял это по выражению его лица. Видимо, пока что мое преступление осталось незамеченным. Однако я все острей чувствовал, как вокруг меня смыкаются ряды Дельцов в офисных костюмах во главе со своим генералом. Возможно, времени у меня осталось не так уж и много. Так, может, зря я отказался от чаши с цикутой? Возможно. С другой стороны, подобная покорность мне совершенно не свойственна. Я непременно вступлю в сражение и буду сражаться до самой смерти, а если проиграю, значит, так тому и быть. Лучше пасть на обочине, продолжая путь, чем так и не решиться начать путешествие.

Пожалуй, я все же отправлюсь в «Школяра», решил я. После такого дня большая, дающая приятное успокоение кружка пива – это, пожалуй, именно то, что доктор прописал. (Ну, естественно, не мой доктор! Мой доктор, несмотря на удовлетворительные оценки по латыни и весьма убогое детство, ухитрился не только получить хорошее образование, но и, став взрослым, воплотил в себе все самые тошнотворные добродетели нашего общества: стал верным и счастливым мужем и отцом, проявляет умеренность в выпивке, регулярно занимается спортом и, что самое гнусное, придерживается строгой вегетарианской диеты.) Впрочем, раз уж я сумел пережить сегодняшний день, меня вряд ли убьют две кружки пива и стандартный «завтрак пахаря» в виде жареного хлеба с сыром. Итак, направим свои стопы в «Школяра» и утопим все печали в легком светлом пиве. И кто знает – возможно, выкуренная после такого ужина коварная сигарета «Голуаз» окончательно скрепит мою сделку с дьяволом…

Как-то особенно больно, когда предают твое доверие. Столь мучительная измена долго не дает душе покоя. То, что сделал ты, Мышонок, – то, как ты, мой друг, поступил по отношению ко мне, – навсегда изменило мое отношение к миру; и примерно те же чувства я испытал, когда увидел, как Пудель целует мистера Кларка. Но тогда, во времена «Нетертон Грин», я был еще совсем ребенком, а потому никак не мог понять, что же со мной происходит. Я знал лишь, что мой лучший друг меня предал, что он донес на меня мистеру Рашуорту, что все теперь меня ненавидят, что даже мисс Макдональд считает меня лжецом.

А на самом деле все было гораздо хуже. В меня словно что-то такое вселилось. Должно быть, разом подействовали все недавние события, но я вдруг почувствовал, что ко мне вновь вернулись все самые плохие мысли и теперь мне их уже не остановить. Одна из них была о Грехе и о мисс Макдональд с мистером Ламбом. А другая о Плате за Грех и о том, что на самом деле случается, когда умираешь. Снова начались игры с мышами – только теперь игрой мне это уже не казалось. Это превратилось в нечто большее, и я уже начинал в этом нуждаться.

Я начал ходить к глиняным ямам один – и по утрам, и после школы. Теперь у меня уже не было времени на прежние игры – в пиратов, или в Ноев ковчег, или в бомбардировку судна. Из этого я уже явно вырос. Теперь мне нравилось одно: топить свои жертвы. Я каждый вечер клал наживку в несколько молочных бутылок, а утром собирал «урожай». Чаще всего попадались одна-две мышки в день. Иногда больше, если повезет. Я сажал их в маленькую клетку, которую смастерил с помощью веревки и проволоки для куриных загонов, а потом опускал клетку с высокого берега в Шурф, в самую глубокую из ям.

Иногда я воображал, что мыши – это мистер Ламб. Или мистер Рашуорт. Или даже мисс Макдональд. Но кем бы я ни представлял их себе, среди них всегда был ты, Мышонок.

Целый триместр успел миновать с того дня, когда я попытался воспользоваться шарфом мисс Макдональд. Глиняный карьер зазеленел, там даже цветочки какие-то расцвели; на пруды прилетели утки. Там стало почти красиво, если не обращать внимания на обгорелые остовы старых автомобилей и кучи мусора. Весна наконец-то разгулялась вовсю; в низинах пророс дикий чеснок. И откуда-то появилось множество мышей. Мыши ведь очень быстро размножаются. Как и крысы, впрочем. Самки могут беременеть каждые три недели и производят на свет дюжину, а то и больше детенышей. Это означало, как я догадывался, что они очень часто занимаются сексом. Именно поэтому мы, люди, и называем их паразитами.