Джек/Фауст - Майкл Суэнвик

…

Из Меца мы добирались до Саарбрюкена. Это необычное путешествие стало для меня погружением в познание самого себя. Я узнал очень много, слишком много. НИКАКИХ ОГРАНИЧЕНИЙ НЕ СУЩЕСТВУЕТ. Это подчеркнуть. Я обнаружил, что способен на все. Совершенно на все. Только вчера я казался себе самым обычным парнем. Теперь я познал преобразующую силу опыта.

Мы наняли судно, чтобы переправить автомобиль по Рейну до Манхейма. Во время поездки я изучал лицо магистра. Я заметил, что у него НЕ СОВСЕМ УРАВНОВЕШЕННЫЙ ВЗГЛЯД. Но при этом он всегда чуточку более благороден, чем любой его собеседник, и при этом знает втрое больше!!! ЭТО ЧРЕЗВЫЧАЙНО ВАЖНО! Это о многом говорит. Это о многом говорит. Это о многом говорит. Это о многом говорит.

Фауст продолжал говорить и жестикулировать. Вагнер не придавал этому значения. Перед его мысленным взором до сих пор падал замертво полицейский, текла кровь, и его руку дергало кверху и назад от отдачи револьвера. Это казалось ему крупицей победы над страхом и слабостью общепринятой морали, внешним знаком внутреннего торжества его воли.

Утром они приобрели другую машину и карты большей части нескольких княжеств Священной Римской империи, через которые им придется проезжать. Теперь это вошло в привычку. Постоянная спешка, перемены транспорта и неудобства превратились из атрибута в состояние.

Они отправились дальше в путь.

В полдень они устроились на отдых посреди случайно попавшейся здесь полосы возделанной земли, и тогда в отдалении раздался рокот двигателя внутреннего сгорания.

С огромной скоростью по дороге мчался мотоциклист в тяжелых кожаных сапогах, куртке, шлеме и очках. Он был по пояс в грязи, и когда увидел Фауста, остановил мотоцикл так резко, что тот заглох.

- Вы из Англии? - осведомился он.

- А кто вы такой, чтобы знать об этом?

Мужчина поднял очки на лоб. Выглядел он угрожающе.

- Посыльный, и тот, кому очень дорога Англия. Вас зовут Фостер?

- А если и так?

Посыльный полез в кожаную куртку, а Вагнер нервно сжал рукоятку револьвера. Однако рука этого человека выудила всего-навсего белый квадратик бумаги.

- У меня к вам послание из Нюрнберга.

Фауст вырвал листок у него из пальцев. С жаром развернул его.

Скудная обстановка тюремной камеры Маргариты состояла только из зеркала, туалета, койки, письменного стола и стула. Этого было достаточно. Она могла руководить «Предприятиями Рейнхардта» из этого убежища точно так же, как непосредственно из штаб-квартиры. Но при этом здесь ничто не отвлекало внимания.

До нее дошли слухи о внутренних распрях в корпорации, о том, что исполнительный директор исхитрился сам назначить себя ее приемником, затем его сменил Вульф (или кому-то хватило ума им прикрыться), затем Дрешлер, и к этому рвались всякие другие темные личности. Порой она объединяла свои усилия с одним из них, только для того чтобы вывести остальных из равновесия, выстреливая докладную записку с выговором или сводя на нет самонадеянное решение посредством прямо противоречащего ему приказа. Само же решение она не отменяла, просто позволяла ему со временем стать недействительным.

Ни один из них не смог врывать у нее власть за то небольшое время, что она отсутствовала. Равно как не строил долгосрочных планов для «Предприятий Рейнхардта». Ей хотелось только оставить корпорацию в лучшей форме, какой удастся. Она не питала иллюзий относительно возможности долго сохранять свое влияние.

Тюремщик спустился в холл, позвякивая ключами, чтобы предостеречь ее. Это стало одним из множества мелких проявлений вежливости, которые он себе с ней позволял. Он отпер дверь и, войдя, слегка поклонился.

- Милая госпожа.

- Достопочтенный Ошенфельдер. - Она улыбнулась, хотя не ощущала радости, и с волнением, не совсем понимая, что это за эмоция, спросила: - Ты опять покажешь мне инструменты?

- Мы демонстрируем орудия пытки, - коротко произнес он, - только для гарантии сотрудничества наших клиентов. Цель - предупредить их применение. Мне бы очень хотелось и вас убедить в этом. - Он взглянул на молитвенник, покоящийся на уголке стола. - Вижу, вы мудро проводите время.

- Да, моя тетушка Пеннигер принесла мне его прямо перед тем, как слегла в болезни. - Подозревали, что у тетушки случился удар, хотя уверенности в этом не было. - Он был у нее еще в детстве, и я сохраню его, чтобы всегда помнить о ней. Молитва же делает меня только несчастнее, ибо я, безусловно, должна молиться об освобождении - но никакое освобождение пока даже не намечается. - Ошенфельдер с важным видом покачал головою в знак согласия. - Вместо этого я изо всех сил стараюсь понять, как принять свою судьбу.

- Большинство заключенных молятся многословно. Особенно когда знают, что рядом надзиратель.

- Неужели это имеет для вас какое-то значение?

- Нет, конечно же нет.

- Ну что ж, ладно…

Ошенфельдер посмотрел на нее серьезно, с участием, и все-таки промолчал. Он был человек прямолинейный и решительный, дающий много мелких поблажек и доброжелательный по своей сути, какими она помнила мужчин времен своей юности. Его присутствие приносило ей небольшое утешение.

- Ответь, - проговорила она. - Ты не принес ни еды, ни писем. У меня уже взяли интервью для хроники событий. Мы условились, что я не буду ничего рассказывать для газет. Зачем ты пришел?

- Чтобы доложить: к вам посетитель - если вы, конечно, захотите с ним встретиться. Итальянец.

- Маргарита Рейнхардт?

Итальянец показался ей странным. Низенький, коренастый, с темными вьющимися волосами и с невиданно широченными плечами. Он вошел, держа в руке шляпу.

- Гвидо Кавароччи, - коротко представился он. - Меня нанял один наш общий друг, в ваших интересах. - Затем, фальшиво прокашлявшись в руку, видимо, намекая на то, что в случае чего эти слова он не подтвердит, добавил: - Вайклиф. - И уже совершенно нормальным голосом сказал: - Вам не надо опасаться, что нас подслушивают. Я дал взятку тюремщику, чтобы наша беседа была приватной.

- В самом деле? - воскликнула она изумленно. - И вы так открыто говорите об этом.

Кавароччи вздохнул.

- Вы заставляете меня устыдиться. На дворе век упадка, мадам, и, боюсь, я испорчен им, как и любой другой.

Он тотчас же искренне понравился ей.

- Воспользуйтесь моим стулом. А я сяду на край кровати.

- Благодарю вас. - Портфель он положил на колено. - Наш общий друг велел мне говорить с вами как можно откровеннее. И не скрывать даже самую горькую правду. Он счел, что мягкие слова и слабые аргументы лишь оттолкнут вас.

- Ну так все-таки, что вы пытаетесь мне сказать?