Аня из Зеленых Мезонинов - Люси Мод Монтгомери

"Я не заплачу. Это глупо… и малодушно… Вот уже третья слеза упала мне на нос. И еще набегают! Нужно подумать о чем-нибудь смешном, чтобы их остановить. Но нет ничего смешного, что не было бы связано с Авонлеей, а от этого только хуже… четыре… пять… Я поеду домой в следующую пятницу, но кажется, что это будет через сто лет. Ах, Мэтью скоро уже вернется с поля… и Марилла стоит у ворот, высматривает его на дорожке… шесть… семь… восемь, ах, бесполезно считать! Они уже текут ручьем. Я не могу бодриться… я не хочу бодриться. Уж лучше выплакаться!"

За этим несомненно последовал бы поток слез, если бы в этот момент не появилась Джози Пай. От радости, что видит знакомое лицо, Аня забыла, что между ней и Джози никогда не было особой любви. Как часть авонлейской жизни даже Джози Пай была желанной гостьей.

— Я так рада, что ты зашла, — сказала Аня искренне.

— Ревела! — заметила Джози с раздражающей жалостью. — Наверное, тоскуешь по своим… У некоторых очень мало самообладания в этом отношении. Но уж я-то, могу тебя заверить, не собираюсь скучать по дому. В городе гораздо веселее, чем в этой захолустной старой Авонлее. Удивляюсь, как я вообще могла там так долго выдержать. Тебе нельзя плакать, Аня! Будешь плохо выглядеть: и нос и глаза сделаются красными, и тогда ты уже вся окажешься красной… Я потрясающе провела сегодня время в семинарии. Наш преподаватель французского — просто душка. У него та-а-кие усы!.. У тебя нет чего-нибудь перекусить? Я буквально умираю с голоду. О, воображаю, каким количеством сладких пирожков тебя снабдила Марилла! Именно поэтому я и зашла. Иначе я пошла бы в парк с Фрэнком Стокли послушать оркестр. Он живет в одном пансионе со мной, и он парень что надо. Он сегодня заметил тебя в семинарии и спросил, кто эта рыженькая. Я сказала ему, что ты сирота, и тебя взяли на воспитание Касберты, и никто ничего не знает, кем ты там была до этого.

Аня уже спрашивала себя, не были ли одиночество и слезы приятнее, чем общество Джози Пай, когда появились Джейн и Руби. Обе с гордостью прикололи к своим жакетам ленточки с цветами семинарии — алым и фиолетовым. Так как Джози "не разговаривала" с Джейн в этот период, ей пришлось умолкнуть, и это сделало ее сравнительно безвредной.

— Ну, — сказала Джейн со вздохом, — у меня такое чувство, будто я прожила уже несколько месяцев с этого утра. Я должна бы сейчас сидеть дома и зубрить своего Вергилия…[16]этот противный старик профессор задал нам уже к следующему уроку выучить двадцать строк. Но я просто не могу сесть за уроки в этот вечер. Аня, мне кажется, я вижу следы слез. Если ты плакала, прошу, признайся откровенно. Это поможет мне вернуть самоуважение, потому что я тоже заливалась слезами, пока не пришла Руби. Не так неприятно оказаться глупышкой, если кто-то другой ничуть не лучше. Пирожок! Дай кусочек. Спасибо. Пахнет Авонлеей!

Руби, заметив на столе учебную программу семинарии, пожелала узнать, будет ли Аня стремиться к золотой медали.

Аня покраснела и призналась, что думает об этом.

— Да, кстати, — вставила Джози, — семинария все-таки получает в этом году одну стипендию Авери… Сегодня стало известно. Мне сказал Фрэнк Стокли… его дядя один из членов правления — слышали, наверное? Завтра об этом объявят в семинарии.

Стипендия Авери! Аня почувствовала, что сердце забилось сильнее; горизонты ее честолюбивых желаний раздвинулись, словно по волшебству. Прежде чем Джози объявила об этой новости, пределом Аниных желаний было получить в конце года учительскую лицензию первой категории и, быть может, золотую медаль. Но теперь, не успели еще отзвучать слова Джози, Аня в одно мгновение представила, как добивается стипендии Авери, поступает на гуманитарное отделение Редмондского университета и в торжественной обстановке, одетая в мантию и академическую шапочку, получает диплом бакалавра. Стипендию Авери присуждали за курс английского языка и литературы, а Аня чувствовала, что здесь под ногами у нее будет твердая почва.

Авери, богатый промышленник из Нью-Брансуика, умирая, завещал часть своего состояния на предоставление большого числа стипендий, которые должны были распределяться между средними школами и семинариями приморских провинций. Было немало сомнений, предоставят ли такую стипендию семинарии в Шарлоттауне, но в конце концов решение оказалось благоприятным, и в конце года выпускник, показавший наилучшие результаты по английскому языку и литературе, должен был получить стипендию, составлявшую двести пятьдесят долларов ежегодно в течение четырех лет обучения в Редмондском университете. Неудивительно, что в эту ночь Аня пошла спать с пылающими щеками.

"Я добьюсь этой стипендии, если это зависит от упорной работы, — решила она. — Как будет горд Мэтью, если я стану бакалавром гуманитарных наук! Ах, это восхитительно — иметь такие высокие цели! Я так рада, что у меня их много! И кажется, что им никогда не будет конца — и это самое замечательное. Как только достигаешь одной заветной цели, уже видишь другую, которая стоит еще выше и сверкает еще ярче. Именно это и делает жизнь такой интересной".

Анина тоска по Авонлее прошла, чему во многом способствовало то, что каждую субботу и воскресенье она проводила дома. Пока еще держалась мягкая погода, все семинаристы, чьи семьи жили в Авонлее, каждую пятницу вечером отправлялись в Кармоди по новой железнодорожной ветке. Диана и еще несколько человек из авонлейской молодежи обычно встречали их на станции, и все вместе веселой гурьбой они пешком шли в Авонлею. Аня считала эту еженедельную вечернюю прогулку на чудесном бодрящем воздухе по дороге, ведущей через окрашенные осенью холмы к приветливо мигающим вдали огонькам Авонлеи, самым приятным и дорогим событием каждой недели.

Гилберт Блайт почти всегда сопровождал Руби Джиллис и нес ее сумку. Руби превратилась в очень красивую девушку, считавшую себя совершенно взрослой, какой она, впрочем, и была на самом деле. Она носила такие длинные юбки, какие только позволяла ей мать, и в городе делала высокую прическу, хотя, возвращаясь домой, все же была вынуждена заплетать косы. У нее были большие ярко-голубые глаза, яркий румянец и эффектная фигура с округлыми формами. Она много смеялась, была веселой и добродушной и всей душой предавалась радостям жизни.

— Никак не думала, что она из тех девушек, какие могут нравиться Гилберту, — шепнула Джейн Ане. Аня была того же мнения, но не сказала бы этого вслух даже ценой стипендии Авери. Она не могла не думать о том, как было бы приятно иметь такого друга, как Гилберт, с которым можно было бы шутить и болтать, обмениваться мыслями о прочитанных книжках, об учебе, о намеченных в жизни целях. У Гилберта были эти цели, она хорошо знала об этом. А Руби Джиллис не казалась тем человеком, с которым можно серьезно и с пользой обсуждать такие вопросы.

В Аниных мыслях о Гилберте не было никакой глупой сентиментальности. Думая о мальчиках, если она вообще о них думала, она видела в них только возможных хороших товарищей. Если бы они с Гилбертом были друзьями, ее ничуть не волновало бы, сколько еще друзей есть у него или кого он провожает домой. Она обладала особым даром привлекать к себе других, и подружек у нее было множество, но вместе с тем она смутно сознавала, что мужская дружба может также принести пользу, позволив ощутить всю полноту чувства товарищества, и сформировать более широкий взгляд на мир путем сравнения суждений и мнений. Не то чтобы Аня могла так ясно сформулировать свои чувства; она просто думала, что, если бы Гилберт когда-нибудь прошел вместе с ней со станции по широким полям и поросшим папоротниками тропинкам, они могли бы о многом весело и интересно поговорить: о новом мире, открывавшемся перед ними, о надеждах на будущее, о мечтах. Гилберт был умным юношей, со своим собственным взглядом на мир и решимостью получить от жизни то, что есть в ней наилучшего, и отдать ей взамен лучшую часть своего существа. Руби Джиллис признавалась Джейн Эндрюс, что не понимает и половины всех речей Гилберта Блайта. Он говорит совсем как Аня Ширли, когда у нее такой глубокомысленный вид, сама же она, Руби, не видит ничего приятного в том, чтобы думать о книжках и прочем в том же роде, если никто не заставляет. С Фрэнком Стокли гораздо веселее и интереснее, но зато он не такой красивый, как Гилберт, и она, право же, не может решить, кто из них ей больше нравится!