Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого - Сергей Цветков

Разгневанный Владимир начал собирать силы для похода на Новгород: «Хотящю Володимеру ити на Ярослава». Предстояла война отца с сыном — неслыханное дело даже в языческой Руси. «Но Бог не вдасть дьяволу радости», — с некоторым облегчением замечает летописец. В разгар военных приготовлений Владимир внезапно «разболелся» и слег. Врачеванье не помогало, недуг все усиливался, и 15 июля 1015 г. Владимир скончался в одной из своих загородных резиденций, на Берестове.

«Сего бо в память держать русьстии людье, поминающе святое крещенье» — такими словами заключает летописец свой панегирик Владимиру, свидетельствуя, что личность «нового Костянтина… иже крестився сам и люди своя» неизгладимо врезалась в историческую память «новых людей, просвещенных Святым Духом» — русских христиан XI—XII вв.

Неудивительно, что у первого же поколения древнерусских книжников, воспитанников Владимировых «школ», отлично сознававших, чем они обязаны предыдущей эпохе («Володимер [землю] взора [вспахал] и умягчи рекше крещеньем просветив… а мы пожинаем ученье приемлюще книжное»), возникло горячее желание канонизировать крестителя Русской земли. Но добиться согласия на это византийской церковной иерархии оказалось нелегко. Сам тип нового святого смущал греков, придерживавшихся в вопросах канонизации строгих традиций, или, если угодно, предрассудков. Почти безраздельное господство в византийском православии монашеско-аскетического идеала приводило к тому, что преобладающее место в греческих святцах занимали мученики за веру и лица духовного звания — преподобные (аскеты-подвижники) и святители (епископы). Миряне в чине «праведных» встречались только в виде исключения, и в основном это были цари и царицы. Но какой бы естественной ни казалась русским книжникам параллель Владимир — Константин Великий, для Греческой церкви она была совершенно неприемлема, ибо в канонизации василевсов находил выражение специфически византийский теократический идеал царского служения. Их святость нисколько не зависела от личных добродетелей. Византия почитала тех своих царей и цариц, чьи имена были связаны с созывом вселенских соборов, ниспровержением ересей и торжеством православия. Это была канонизация «мирских епископов» — светских хранителей веры, внешних защитников Церкви. Однако «архонт Росии», пускай даже и носивший титул кесаря, не мог равняться с царями ромеев, поскольку он не был главой Русской Церкви, которая через греческого митрополита формально подчинялась константинопольскому патриарху и в конечном счете — византийскому императору. Поэтому, на взгляд греческого священства, единственным основанием для прославления его в качестве святого могли быть особые личные подвиги, притом непременно аскетического характера, — а таковых за Владимиром не числилось вовсе.

Помимо этих идеологических соображений у противников канонизации Владимира имелся аргумент более практического свойства: у гроба князя в Десятинной церкви не совершались чудеса, что не позволяло открыть и прославить его честные мощи.

Святой равноапостольный князь Владимир Святославич. Фреска Архангельского собора

Высокомерному скепсису греческого духовенства русские писатели противопоставили личное убеждение в святости Владимира. Крещение Руси было для них тем подвигом, в свете которого делались ненужными какие бы то ни было еще доказательства права князя на «венец с праведными, в пищи райстей». Владимир совершенно чист пред Господом, так как «аще бо преже в невежьстве етера [какие-нибудь] сгрешения быша, послеже расыпашася покаяньемь и милостынями» (Повесть временных лет под 1015 г.). Иаков Мних обращается к нему с такими словами: «О блаженный и треблаженый княже Володимере, благоверне и христолюбивче и страннолюбче! Мзда твоя многа зело пред Богом» — и далее уподобляет его царям Давиду, Езекии, Иосии и Константину, «иже избраша и изволиша Божий закон боле всего и послужища Богу всим сердцем и получиша милость Бо-жию и наследиша рай и приаша царство небесное и почиша со всеми святыми угожьшими [угодившими] Богу. Тако же блаженный князь Володимер послужив Богу всим сердцем и всею душею». Там же, на небесах, принимающим вознаграждение за свои благие дела, созерцает князя митрополит Иларион.

Что же до отсутствия чудес при гробе, то «не дивимся, возлюбленеи, — внушает своим читателям Иаков Мних, — аще чюдес не творить по смерти: мнози бо святей праведней не ство-риша чюдес, но святи суть». Господь не являет зримые знаки святости Владимира по нашим грехам, нашему маловерию, рассуждает летописец: «Диво же есть се, колико добра сотворил [Владимир] Русьстей земле, крестив ее. Мы же, хрестьяне суще, не воздаем почестья противу [то есть в меру] оного воздаянью… Да аще быхом имели потщание и молбу приносили Богу за него в день преставления его, и видя бы Бог тщанье наше к нему, прославил бы его: нам бо достоить за него Бога молити, понеже тем Бога познахом».

Эта терпеливая вера в конце концов одолела все преграды, и Владимир был причтен к лику святых в чине равноапостольного[173].

Длительная усобица, вспыхнувшая на Руси после смерти князя Владимира, была прямым и неизбежным следствием бунта старших Владимировичей против воли отца, самоуправно изменившего древний порядок престолонаследия в пользу своих сыновей от «царского» брака. В лице Святополка и Ярослава «отний и дедний» обычай открыто восстал против чуждого ему государственно-монархического принципа Византийской империи. Христианизированная политическая элита Русской земли оказалась не готова к столь кардинальному пересмотру своих государственно-правовых представлений. Выработка древнерусским обществом собственных форм политической культуры продолжилась на ощупь, опытным путем, через преодоление и осмысление последствий череды кровавых конфликтов и сокрушительных катастроф.