Очень странные увлечения Ноя Гипнотика - Дэвид Арнольд

– Ты мной манипулировал.

– Нет, тут другое. Это же не видеоигра, я не могу управлять твоими движениями, приказывать тебе, что делать и куда идти. «Оракул» только берет то, что есть вот тут, – Ротор показывает на мою голову, – и объединяет с тем, что находит вот там, – машет он рукой в сторону компьютера. – Если можно нагуглить, можно и пережить.

– Внешние черты, поступки и слова людей – они изменились. Из-за тебя.

– Не из-за меня.

Я показываю на компьютер:

– Ты перетасовал содержимое моей головы, как на видео сделали во второй клетке.

– Это не точная наука, Ной. Жизнь в симуляции примерно соответствует жизни в выдуманном сюжете. Но, как с любой выдумкой, случаются отклонения и вариации. Перемены в окружающих, которые ты заметил, нисколько меня не удивляют.

– Как насчет закономерностей?

Тут Ротор задумывается:

– Закономерностей… в переменах?

Я запросто могу представить себя в закусочной с Клетусом и Натаном: «Мы всегда одни, и это нормально – фокус в том, чтобы понимать разницу между одним и одиноким».

– Хм… – Ротор поворачивается к компьютеру, открывает документ и что-то набирает на клавиатуре. – Интересно.

Я воображаю, как сворачиваю простыню и заталкиваю ему в глотку, а потом душу его одной из подушек, прижимая ее к лицу Ротора, пока тело не перестанет дергаться.

– Потрясающе, – говорит он.

– Что именно?

– Отец проводил симуляции более чем на сотне волонтеров, и хотя все они сообщали о вариациях внутри «Оракула», ты первый упомянул о закономерностях в этих вариациях. Не буду лукавить, Ной, я немножко взбудоражен. А можно узнать, в чем заключались закономерности?

Тем временем у меня постепенно отходят ноги, что только разжигает желание вломить ему как следует.

– Не важно, – говорит Ротор, видя по глазам, что отвечать я не собираюсь. Он вздыхает и откидывается в кресле, точно маньяк после особенно удачной расчлененки. – Только вдумайся. Теперь все будет по-другому. Уволили с работы? Тяжелый развод? Диагностированный рак, потеря близкого, дерьмовая жизнь? Вот тебе новая по сходной цене. Или можно отправиться в короткий отпуск, как ты.

В ступнях покалывают иголочки. Кровь закипает, да и я не отстаю:

– Короткий отпуск?!

Взгляд у него меняется, Ротор улыбается, будто встретил старого друга, и я представляю, как его зубы разлетаются осколками стекла, как кровь брызжет по всей комнате, заливая стены красным.

– Какой сейчас месяц? – спрашивает он.

От самой простоты вопроса к горлу подступает тошнота.

– Ноябрь.

Он хохочет, хлопая в ладоши:

– Офигеть!

– Что?

– Темп симуляции примерно две недели в час. Прошло около шести часов.

– С какого момента?

Я вдруг наливаюсь тяжестью, а Ротор отворачивается к компьютеру, как будто даже ему трудно высказать мне в лицо следующую фразу; все сегодняшние слова рассыпаются на буквы, теперь они дрейфуют в воздухе, и комната расцвечивается радужными оттенками сияния целого мира.

– Прошло шесть часов с тех пор, как мы ушли от Лонгмайров.

Давно, еще до начала периода «синего Боуи», под конец лета я регулярно ездил с мамой в торговый центр за новой одеждой. Мы ходили по залам, отделанным белой плиткой, и я ворчал, что ненавижу торговые центры: напористых продавцов с хорошо подвешенными языками, запах столовки, весь этот синтетический потребительский рай, – и мама пожимала плечами, как будто она согласна, но что уж тут поделаешь. «Просто представь, что ты тут живешь», – однажды предложила она.

Я помню, как посмотрел по сторонам, воображая витрины в темноте после закрытия, когда там уже никого нет, и обнаружил, что обладаю потрясающей способностью романтизировать даже самые неподходящие места, всего лишь представляя их своим домом.

«Просто представь, что ты тут живешь».

Я мысленно блуждал по торговым залам, и лунный свет, проникающий через окна, окрашивал белые плитки голубым; вокруг никого, все продавцы спят в своих кроватях, и, хотя здесь темно, пусто и слегка неуютно, это мой дом.

Представьте, как живется в таком месте.

Вот там я и жил.

– Ной, – говорит Ротор, но ноги у меня уже в норме, и с меня хватит этой комнаты.

Теперь я на площадке перед лестницей, вниз по ступенькам, я почти успеваю открыть наружную дверь, но тут слышу шорох в гостиной: там горит лампа в углу, и Сара только что проснулась. Она зевает и потягивается, сидя на диване, словно говоря: «Когда по-настоящему устанешь, проще рухнуть на диван в гостиной, чем ползти по ступенькам в спальню».

Тут она улыбается мне, слегка наклонив голову:

– Ной-без-р, правильно я запомнила?

Кошка Найки прыгает ей на колени, и страх, кипящий у меня внутри, достигает критической отметки.

– Ной, подожди. – Голос Ротора с лестницы пугает своей нормальностью. – Вернись, давай обсудим.

Еще один взгляд на Сару – и я за дверью, пересекаю двор, бегу по Пидмонт-драйв. Солнце только начинает подниматься, Курт по соседству приветственно поднимает дымящуюся кружку кофе.

– Доброе утро, – говорит он, будто весь мир в полном порядке.

Длинношерстный колли Эйбрахам у его ног коротко гавкает, и мне кажется, что я всю ночь читал фразу, в которой этот лай ставит точку: «Три последних месяца моей жизни стерты навсегда».

Я рывком, как сдирают пластырь, открываю дверь, срабатывает сигнализация, и если мама с папой до сих пор спали, то теперь уж точно проснулись, но я знаю только одно: мне нужно к себе. Пригнув голову, я миную кухню, взбегаю по лестнице, запираю дверь, падаю на кровать и отпускаю эмоции на волю. Нечто среднее между скорбью, жалостью и импульсивной злобой, но все вместе и сразу, и поскольку нет правил насчет того, как справиться с новостью, что придется заново прожить кусок жизни – ни карты, ни плана, ни того, кто уже испытал подобное и может сказать тебе: «Все наладится», – мне остается только это безымянное чувство.