Машина Судного дня. Откровения разработчика плана ядерной войны - Дэниел Эллсберг

Для военачальников, которые с крайним разочарованием восприняли отказ использовать кризис в качестве предлога для вторжения, это последнее откровение было очередным доказательством слабости и «примиренчества» Кеннеди. Другие же сочли, что в конечном итоге важнее всего эффективность переговоров и умение находить компромиссы. Ряд бывших членов ExComm в совместной статье, опубликованной в журнале Time в 1982 г.{112}, уверяли, что именно эта тайная уступка Хрущеву привела к быстрому урегулированию кризиса. С той поры считается, что это секретное предложение было критически важным для прекращения конфронтации.

Это, однако, почти наверняка не соответствует истине. Секретность сделки – Роберт Кеннеди даже отказал Добрынину, предложившему на следующий день письменно подтвердить устную договоренность, – означала, что она практически не предлагала Хрущеву ничего такого, что могло бы смягчить унижение, связанное с отступлением. Он не мог поставить эту сделку себе в заслугу даже перед собственным Президиумом Верховного Совета, не говоря уже о руководстве Китая, которое посмеивалось над ним за такую малодушную капитуляцию. Позже оказалось, что Хрущев объявил Президиуму о своем решении уступить еще до получения по телефону сообщения об угрозе и предложении Роберта Кеннеди. В любом случае я считаю, что это обещание – даже если бы оно скрупулезно выполнялось американцами – не оказало никакого влияния на решение Хрущева.

Так или иначе, ультиматум Роберта Кеннеди не объяснял в полной мере внезапную уступку Хрущева, как и невыполненное предложение о секретной сделке. Ультиматум оставлял как минимум еще один, а может, и два дня на то, чтобы договориться. Даже 24 часа – время, «отведенное» Робертом Кеннеди на принятие решения, хотя срок истекал через 48 часов, – позволяли Хрущеву настаивать на открытой сделке. Почему он не воспользовался этим временем для того, чтобы повторить свое предложение или хотя бы потребовать прямого ответа на него?

Даже в Москве некоторых поразила особая поспешность в то воскресенье. Федор Бурлацкий, спичрайтер Хрущева, позднее рассказал мне о некоторых деталях того дня. «Они очень-очень нервничали тогда, – говорил он, имея в виду составителей послания от 28 октября. – Это письмо готовили не в Кремле и не в Политбюро. Маленькая группа работала над ним на даче Хрущева. Как только оно было подготовлено, они понеслись с ним на радиостанцию. То есть они поехали с ним на автомобиле и очень спешили, но по пути попали в затор и в результате задержались. Когда наконец добрались до места, руководитель комитета по радиовещанию сам выбежал к ним в вестибюль, выхватил письмо из рук и побежал наверх, чтобы немедленно передать текст в эфир». По словам Бурлацкого, причина такой спешки была ему неизвестна.

На самом деле у Москвы были основания для спешки. Об одной из них я узнал от Роберта Кеннеди в 1964 г. в ходе абсолютно секретного межведомственного исследования информационного взаимодействия правительств во время ядерных кризисов. Он более детально, чем в своих мемуарах, рассказал, как по указанию своего брата вечером в субботу, 27 октября 1962 г., вступил с Добрыниным в секретные переговоры, чтобы обрисовать серьезность последствий уничтожения в тот день американского разведывательного самолета.

«Я сказал Добрынину: “Вы пролили первую кровь, и это очень серьезно”, – рассказывал Роберт Кеннеди. – Я сказал, что президент решил, несмотря на рекомендации – в первую очередь военных, и не только их, – не предпринимать в ответ военных действий, но [Добрынин] должен знать, если вы собьете еще один самолет, то мы будем вынуждены ответить… Я сказал, что мы будем продолжать разведывательные полеты над Кубой. Обстрел должен прекратиться. Если будет сбит еще один самолет, мы не просто нанесем удар по месту, откуда стреляли. Мы уничтожим все системы ПВО и, возможно, все ракеты. А за этим практически наверняка последует вторжение».

Я спросил Роберта Кеннеди: «Вы назвали предельный срок?»

Он ответил: «Да, 48 часов».

Желая удостовериться в правильном понимании его слов, я сказал: «Получается президент отвел им 48 часов…»

Роберт Кеннеди не дал мне договорить. Он сказал: «Если они собьют самолет раньше, то ответ будет незамедлительным».

«Так, значит, было два предупреждения, – сказал я. – Два дня, чтобы начать вывод ракет, иначе мы бы их уничтожили. Независимо от того, собьют еще самолет или нет. А если бы мы потеряли еще один самолет, удар был бы нанесен сразу».

Роберт Кеннеди ответил: «Именно так».

Уничтожение самолета U-2 над Кубой утром в субботу определенно означало обострение кризиса. (Как потом стало известно, это было первое и последнее намеренное, общепризнанное убийство американского военнослужащего советскими военными за всю историю холодной войны.) Помимо высотного самолета U-2 над островом на небольшой высоте каждые два часа пролетали наши разведывательные самолеты, которые с грохотом преодолевали звуковой барьер и сеяли панику среди жителей. Кубинские средства ПВО не могли достать до U-2 на высоте 20 км, но этого нельзя было сказать о низколетящих самолетах-разведчиках. По настоянию Хрущева, однако, кубинцы воздерживались до субботнего утра от обстрела самолетов.

Для Кастро ситуация изменилась в субботу. В уверенности, что разведывательные полеты являются подготовкой к вторжению, Кастро нарушил просьбу Хрущева и приказал открыть огонь. В результате был поврежден один низколетящий самолет. В ExComm считали Кастро марионеткой, находящейся под жестким контролем Хрущева, и никому в голову не приходило, что кубинцы могут действовать без санкции Советов. Однако они сделали это. Одновременно расчет советской зенитной батареи выпустил ракету в U-2 и сбил его. Как показывают расшифровки стенограмм заседаний в Белом доме 27 октября, никто не сомневался, что обстрел самолетов в обоих случаях был намеренным, нацеленным на обострение кризиса и осуществлялся по приказу самого Хрущева.

На самом же деле, по словам Бурлацкого, «Хрущев отдал строгий и предельно однозначный приказ советским офицерам, предписывающий воздерживаться от провокаций и инициирования военных действий на Кубе». В частности, Бурлацкий подчеркивал, что пуск зенитной ракеты, уничтожившей U-2 майора Андерсона, «был осуществлен без ведома Хрущева и советского верховного командования. Фактически его произвели в нарушение их приказов, и Хрущева очень беспокоила реакция американцев». Все это нашло подтверждение десятилетия спустя после кризиса в рассказах других участников событий и в рассекреченных советских архивах.

Учитывая, что ни один американский советник не предполагал такой возможности, Роберт Кеннеди в тот субботний вечер должен был, помимо прочего, убедить Хрущева в опасности приписываемых ему решений по эскалации конфликта и удержать его от обстрелов разведывательных самолетов, начиная с запланированных на следующий день полетов на низких высотах.

Американская угроза не была блефом. Расшифровка стенограмм от 27 октября показывает единодушие, с которым ее поддержали в Белом доме. (Объединенный комитет начальников штабов был в ярости от того, что Кеннеди отказался от немедленного ответа на обстрел нашего самолета.) Возвратившись в Белый дом тем вечером, Роберт Кеннеди написал: «Президент не испытывал оптимизма, как и я сам{113}. Он приказал развернуть 24 воздушно-десантные эскадрильи из резерва ВВС. Они могли потребоваться для вторжения. Президент не оставлял надежду, однако надеяться теперь оставалось лишь на то, что Хрущев изменит свой курс в течение следующих нескольких часов. Это была именно надежда, а не ожидание. Ожидать можно было лишь военного противостояния во вторник, а может быть, уже и [в воскресенье]…»