Фледлунд - Соня Фрейм

На этом месте Рудяк принялся хохотать, и с него даже упал плед. Киран уже был абсолютно трезвым и смотрел на него со смесью ужаса и жалости. Все, что он сейчас узнал, было за гранью его понимания.

–Потому что безумие – вещь в себе. Ничего мы по-прежнему не знаем о душевных болезнях. Но все равно это прорыв…– поучительно заявил доктор, отсмеявшись.– В нас смешано столько всего, и на самом деле нельзя однозначно сказать, что вот это оттого, что серого вещества мало, а вот это уже заложило общество, плохое воспитание и дрянные фильмы. Все мы очень и очень больны, и Эрик с Ребеккой всего лишь не могли это скрывать. И мир, который мы создали, калечит нас еще больше. Мир правил и отклонений от них. Мир черного и белого. Мир симплицизма, где все, чего мы не понимаем, мы запихиваем в клетку, сумасшедшие дома, изгоняем из общества или просто игнорируем. Человек – пугливое животное и бежит от всего непонятного. Он разъединяется и не желает понимать. Морфей – не ответ, а ключ к выходу из этих лживых установок о нормальности. Когда люди будут чувствовать друг друга, читать буквально мысли, жечься нейронами, черт возьми, тогда мы все станем здоровы. Наши беды от того, что мы слишком жмемся к дубовым представлениям о правильном, боимся всего, что на нас не похоже. Будь у нас нормой убивать всех подряд, Морфей помог бы «больным» пацифистам преодолеть этот барьер и взять в руки нож. Это лекарство всего лишь реагирует на нашу дисгармонию с внешним миром и распутывает все так, чтобы диссонансы пропали. Настоящее безумие не излечить предписаниями о том, как надо и не надо. Только открытие нашего разума позволит нам прекратить искать друг в друге девиации, и мы сольемся. Так оздоровимся мы все… Поверьте, я знаю.– Глаза Рудяка снова загадочно блеснули.– Я сам опробовал Морфей. Принимаю его в микродозах уже год, и когда я выхожу из нашего убогого маломерного пространства – это просветления. Я называю это состояние Морфеон. В нем наш мир – огромная паутина, все связано, но большая ее часть все еще темная… К сожалению, Морфеон открывается не всем, даже если увеличить дозировку. Он как грань ясновидения, понимаете? Нужен какой-то сильный триггер в вашей голове, который при помощи препарата позволит вам увидеть. Фактор X! Вот вы… вы, Киран… вы сейчас горите. Вы близки к тому, чтобы окончательно открыть глаза. И госпожа Харада… Она начала принимать Морфей вместе с сыном, чтобы ощущать с ним более тесную связь. И все те случайные горемыки, что купили препарат у дельцов, тоже с нами на одной волне. Так не быть ли нам первыми огнями в этом лабиринте мрака?

Небо начало светлеть, а часы на руке доктора показывали почти четыре утра. Сам Рудяк постепенно проваливался вглубь дивана и начинал засыпать. В саду запели первые птицы, и они не знали никакой расширенной реальности. Это были только людские галлюцинации.

Одна из вещей, которую принимаешь с возрастом,– неотвратимость одиночества. Пугавшая с детства мысль с годами обтесалась, как камешек, и вдруг перестала ранить. Люди – фрагменты. Мы разорванные части, и нам не нужно снова становиться целым. Каждый будет улетать в свою бесконечность.

Я научилась находить успокоение в этой философии разрозненных частиц. Она помогала мне тянуться по жизни, когда все во мне хотело умереть. В какой-то момент в ней появилась надежда, что в моем изломанном пути есть смысл. Что однажды я смогу идти по нему, не нуждаясь.

Ни в матери и ее внимании.

Ни в Магде и ее одобрении.

Ни в ком-либо, кто однажды услужливо решит стать моей точкой опоры.

Я хотела бы жить, не ощущая дыр.

Я хотела бы быть целой сама по себе.

Я хотела бы, чтобы Эрик увидел меня.

Я все еще здесь.

Как и Ребекка.

* * *

Они с Эриком всегда погружались в дорогу как в ритуал. Он сосредоточивался на вождении, Ханна оставалась предоставленной самой себе. Дороги стали парадоксальным моментом их единства и одновременно разрозненности. Ханна и Эрик умели молчать в унисон, обживать вместе тишину, но каждый уходил в свой собственный мир. За окном пролетало само время.

Одни дороги были совсем короткие – между их домами, до магазинов или кафе. Они едва их замечали. Другие разъединяли их надолго. Так было в их поездку в Гамбург и обратно, от ее дома до «ФЕМА», а сейчас он вез ее во второй особняк Фергюсонов, где-то у Эльбы. Ханна уже привыкла к его вождению и даже могла читать или работать в поездке. Но в эти моменты все сужалось вновь до нее, и чудилось, что Эрик мысленно не с ней. Их союз – ее помешательство.

«Эти дороги вывозят что-то из нас…» – думала она, моля неизвестно кого, чтобы поездка наконец закончилась.

–Эрик?– звала она его в эти моменты отчуждения от реальности.

Он чуть оборачивался к ней, и от сердца отлегало.

–Я здесь,– говорил он.

Как будто знал, что у нее в голове. Ханна постоянно боялась его потерять, и почему-то казалось, что это может произойти в любую минуту.

–Что ты там писала?– полюбопытствовал он.

Она повертела в руках очередной блокнот.

–Просто. Иногда нужно выпустить мысли из головы.

–Я могу почитать?

–Не стоит. Это стыдно показывать. Тем более тебе.

Он нахмурился и промолчал. Кажется, наличие у нее секретов его задевало. Ханна уставилась в окно, ощущая новый приступ беспричинной тревоги. Может, следовало вернуть сеансы с Магдой. Старые проблемы ушли, но на их место пришли новые. Иногда казалось, что она вообще собой не владеет, и не могла понять, в своем ли она теле или нет.

–Поговори со мной,– попросила она.– Ты всегда молчишь в дороге.

Он издал тихий смешок и поинтересовался:

–Что тебе рассказать? А, придумал. Когда я был маленький, то любил сказки. И даже сочинил одну сам. Мама была от нее в таком восторге, что записала и перечитывает иногда. Считает, что в ней отображается мой внутренний мир.– Он поймал ее улыбку в зеркале и вкрадчивым тоном продолжил: – Жили-были прекрасные ангелы, существа эфира. Они обитали в надлунном мире, и люди их не видели. Но зато им очень нравилось наблюдать за ними и постигать их горести и радости. Люди могли испытывать чувства, которые ангелам были неведомы. И вот однажды два ангела сговорились покинуть мир неба и стать на время людьми. Они хотели быть самыми добрыми и прекрасными, возлюбить всех, творить, помогать и делиться мудростью. Взялись они за руки и понеслись вниз. Но небесная дверь в мир людей была зеркалом, и когда они прошли через нее, все их намерения вдруг исказились. Они хотели помочь, но вместо этого вредили. Хотели любить, но ненавидели. Пытались стать как все, но выглядели уродами…– Его голос убаюкивал.– От этого они тяжело страдали, ведь не понимали, почему все лучшее в них стало на земле худшим. Но у них не было власти над собой. И такова была плата за их приход в мир, который они так желали. Со временем ангелы смирились, что могут творить только зло, сжились с этой мыслью и забыли, кто они. И они все еще среди нас. Бродят где-то, сеют несчастья, мучаются сами, но не понимают, почему и как это прекратить. Говорят, однажды они снова найдут небесную дверь и станут собой. И очистятся. Но когда это произойдет? Кто его знает.