Утонувшие девушки - Лорет Энн Уайт

– Значит, ты там навещала маму?

Энджи бессильно кивнула. Теперь все вышло наружу. Она выпустила из рук контроль над информацией. Штука с секретами в том, что нельзя их никому открывать: что знают двое, знает и свинья. Понятие «поделиться секретом» всегда казалось Энджи чем-то несерьезным.

Мэддокс молча обдумывал услышанное. Тишину нарушали только вой ветра и плеск воды за бортом.

– Не исключено, что у тебя шизофрения, – тихо сказал он.

– Спасибо, утешил.

Он забрал у нее бокал и поставил на маленький стол, к своему, затем взял ее за руки и начал водить большими пальцами круги на ее коже, отчего мягкие нити желания щекотно потянулись к соскам. Энджи вдруг захотелось свернуться в клубочек, как маленькой, и чтобы Мэддокс ее обнял и поцеловал. Эта потребность отдаться под чью-то заботу была для нее внове – подобные мысли не посещали ее с самого детства.

Джек-О, вылизав миску, подошел и улегся у ног Мэддокса, повернув острую морду к ступням Энджи в носках.

– Или посттравматическое расстройство, что вероятнее, учитывая ситуацию с Хашем и той малюткой. Видимо, она и преследует тебя в галлюцинациях.

– А что тебе известно о ситуации с Хашем?

– Я читал отчет об инциденте.

– Зачем?

Мэддокс неопределенно пожал плечами.

– Ты не знал, чего ждать от такой напарницы? Ты на это намекал возле пентхауса Джекса? Ты сомневаешься в моей способности верно оценить ситуацию, потому что считаешь, что я могла спасти Хаша?

– Наоборот. Меня заинтриговала женщина, которая привязала меня к кровати в мотеле «Лис», – улыбнулся Мэддокс. Улыбка не успела подняться к глазам – он вздрогнул от боли.

– Если это была острота, то не смешно.

Он медленно кивнул. Лицо стало серьезным.

– Но если это посттравматический синдром, как прикажешь понимать невесть откуда взявшийся польский?

– Хм… Может, всплыли подавленные детские воспоминания?

Невольно задумавшись, Паллорино отвела глаза, перебирая в голове события последних дней.

– Нельзя исключать, что стресс от случившегося с Хашем затронул что-то очень глубокое.

– Знаешь, я думаю, мне начала вспоминаться автомобильная авария, в которую мы попали, когда мне было четыре года. Я тогда сильно пострадала, чуть не умерла.

– Шрам у тебя на губе?..

Энджи кивнула.

– Расскажешь?

Она объяснила про Италию и годичный отпуск отца, профессора университета.

– Но, когда я недавно перебирала фотографии, мне показалось, что там перепутаны даты. – Энджи рассказала про несоответствие карандашных пометок, сделанных рукой матери, и реальных событий. Не умолчала она и о словах Мириам про ангелов, вернувших Энджи под Рождество, когда шел снег, и о своих непонятных ощущениях, когда мать вдруг запела «Аве, Мария» мягким сильным меццо-сопрано.

Мэддокс чуть прищурился.

– Стало быть, сегодня все эти раздражители совпали? Вот что случилось? Собор, колокола, Рождество, падающий снег и тот же самый католический гимн?

Энджи вздохнула и потерла ладонями лицо.

– Наверное. Меня охватила беспричинная паника, даже ужас, когда я… то есть мы вышли из собора. Я увидела красный крест над входом в отделение «Скорой», а дальше ничего не помню.

– Дальше ты попыталась меня прирезать, – хмыкнул Мэддокс.

– Прости меня, я дура. – Энджи взяла бокал и залпом махнула остаток скотча.

– Тебе нужно поговорить с профессионалом, с хорошим специалистом…

– И потерять работу, потому что в управлении узнают, что я сумасшедшая?

Мэддокс посмотрел на нее в упор. В его взгляде читалось: «Какой же из тебя работник, если у тебя едет крыша?»

– Ты должна сделать это ради себя, – тихо сказал он. – И ради тех, кто будет рассчитывать на тебя в рискованной ситуации.

Снова услышав от него эти слова, Энджи ощутила дурноту под ложечкой. На ней лежит ответственность перед собой и перед другими. Несколько часов назад она едва не убила своего напарника.

Мэддокс взял ее лицо в ладони и большим пальцем мягко обвел ее губы и шрам.

– Энджи, все может быть очень просто, – сказал Мэддокс. – Больше всего это похоже на подавленные детские воспоминания. Что-то случившееся еще до аварии прорывается в твое сознание в результате наложившихся стрессов – резкого ухудшения у твоей мамы, погибших у тебя на глазах Хаша и маленькой девочки, теперь еще «креститель» этот… Это все раздражители.

– А девочка в розовом?

– Ты сказала, у нее длинные рыжие волосы? Возможно, это версия тебя в том возрасте, когда ты пережила аварию. Не исключена и экстраполяция с Тиффани.

– А польский язык? – не сдавалась Энджи.

– Опять-таки что-то заперто у тебя в памяти. Возле больницы ты кричала какую-то тарабарщину. Может, и по-польски.

Прикрыв глаза, Энджи растворилась в ощущении его ладоней, ласкающих ее лицо, в его надежности. В каюте было удивительно хорошо, и даже тщедушная приблудная дворняга со скверным характером, уткнувшись носом в ее ступню, комично и как-то очень уютно похрапывала.

– А вдруг я все же унаследовала мамино заболевание?

– В любом случае нужно выяснить наверняка. Ты сказала, что твоей маме много лет удавалось справляться с болезнью, значит, и ты можешь получать лечение и жить нормально.

– Но мне придется уйти из полиции!

– Работа в полиции совсем не похожа на лихой боевик. Вот я детектив со стажем, а погляди, как живу…

Энджи огляделась, замечая свидетельства его одинокого существования. Мэддокс пытается ремонтировать эту старую посудину, будто стремясь реанимировать прежние мечты о семье, о том, как они все заживут, когда он выйдет в отставку… Взгляд задержался на фотографиях на холодильнике, и сердце Энджи вдруг распахнулось перед этим человеком. Она нащупала его кольцо. Мэддокс несколько мгновений наблюдал за ней, потом молча высвободил руку и снял тонкий золотой ободок. Положив его на стол рядом с бокалом, Мэддокс поглядел Энджи прямо в глаза. Она сглотнула от волнения.

Он наклонился и поцеловал ее.

Прикосновение его губ оказалось мягким и страстным. Колючая щетина на подбородке царапала кожу, когда его рот открыл ей губы, а кончик языка прошелся по шраму, лаская его. Энджи положила ладонь на щеку Мэддокса, следя, чтобы не коснуться места удара, и выгнула спину, чтобы поцелуй стал глубже. Мэддокс начал расстегивать на ней блузку, не отрываясь от губ. Когда он стянул рубашку с ее плеч, Энджи завела руки за спину и расстегнула лифчик. Груди качнулись, вырвавшись на свободу, и у Мэддокса остановилось дыхание.

– Пойдем, – пробормотал он ей в рот, накрывая тяжелую грудь своей шершавой рукой. – Пойдем в мою постель.