Невинность на спор - Любовь Попова

— Не люблю. Больше нет…

— Любишь, я сказал! — сдавливаю шею сильнее, теряясь в темноте собственного сознания. Но ей все равно. Слышу издевательский смех и заслонки эмоций срывает. Их так много, что я захлебываюсь. Ухожу ко дну. Тону и даже не пытаюсь всплыть. А эта тварь только издевается, душу мне рвет!

— Никто тебя не любит, ты сам говорил. А теперь и я разлюбила. – Заткнись, просто закрой рот. — Какого это Марк? Остаться одному. В темноте. Что такое удар по яйцам с этой болью! Что ты чувствуешь?!

А я не один. Не один, Даш.

Ты у меня есть. Вот такая. Больная. Выводящая на эмоции, от которых тошнит и пульсирует в висках. Дрянь, которая не понимает, когда нужно остановиться. И я не остановлюсь.

— Давай проверим.

— В голову мне залезешь? Ты увидишь там свой поеденный крысами труп! — смеется она и я понимаю, что перед глазами туман только сгущается. Красным цветом наливается. Съедает разум, оставляя лишь одно желание. Доказать, что вранье. Что все это враньё, а моя Даша еще существует. Все еще та Даша. Та, что текла, Даже в обиду. Та, что терпела даже боль, чтобы сделать мне приятно.

Мне не нужна ее голова, там бардак. Зато между ног должна быть стабильность.

— В трусы.

Секунда на осознание и дыхание почти смешивается. Ее лишь становится судорожным. Влажным.

— Нет! – кидается с криком в сторону, но я успеваю схватить пятерней спутанные волосы.

Она кричит. Пациенты кричат. Я кричу. И эта кокофония только усиливает жажду крови. Бросаю Дашу на пол. Наваливаюсь сверху и зажимаю губы ртом. Слизываю кровь. Наслаждаюсь. Руки уже живут своей жизнью. Сжимают, рвут, царапают. И она в ответ дарит мне те же болезненно-необходимые ощущения.

Все что угодно, чтобы заглушить желание задушить ее и убить себя. Чтобы вместе. Навсегда. Без боли. Без мира. Только она и я. В вечности бытия.

— Больной ублюдок! Слезь с меня! Ненавижу! Ненавижу!

— Сначала докажу, что ты врешь. Себе. Мне. Но тело ведь врать не будет.

Рву тонкую ткань пижамных штанов. Сука… Без белья. Осознание этого окончательно сносит морально-нравственные установки. Меня никто не любит? Тогда, кому какая разница, как я буду поступать. Изнасиловать брыкающуюся любимую? Почему бы и нет. Ей же плевать. Она же ненавидит. Вот только пальцы тут же тонут в терпкой смазке между ног. Тело врать не может.

— Этого ты хотела? Этого от меня добивалась?! Траха на голом полу в псих больнице?! Хотела доказать, какой я урод, а ты мученица? Тогда мучайся! – сипло ору ей в лицо и силой сжимаю задницу одной рукой, второй доставая полувялый член. Насилие меня никогда не вставляло. Сейчас только ощущение мягкого тела Даши позволят думать о том, как внутри нее горячо влажно и узко. Позволяет не остановится на пол пути, а просто начать толкаться под ее непрекращающиеся визги.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Не любишь?!

— Не люблю! У тебя даже не стоит! Импотент херов! — смеется в лицо, за волосы тянет. Почти рвет. Её больше нет. И меня уже нет.

Есть рука и ее лицо, с ней ударом соприкасающееся. Просто заткнись! Есть кусок ткани и ее рот, чтобы замолчала. Но бесполезно. Новый удар, а она смеется. Разворачиваю на живот и ощущение ее пухлой задницы наконец доводит член до нужной кондиции. И даже ее попытки вырваться не помогают. Вставляю и сердце почти останавливается. И Даша перестает верещать. Только пульсацией влагалища доказывает константу. Тело врать не может.

Даша больше не сопротивляется.

Просто лежит и ждет. И я проталкиваю руки под живот. Задираю футболку и сжимаю ее охренительные титьки, тут же касаясь твердых сосков.

Как будто иначе быть могло.

— Врунья. Ты просто врунья. Ничего, ничего. Сейчас выберемся отсюда, и все решим. Ты потом еще и извиняться будешь, что не поверила… — глотаю окончания, потому что внутри тела кипит лава, уже готовая прорваться. Яйца звенят от напряжения, пока я мерными толчками трахаю пихаю себя все глубже.

В голове гудит, заглушая стук сердца и крики пациентов психиатрии. Но мне мало. Хочу еще и ускоряю частоту фрикций. Рывком ставлю Дашу на четвереньки, теперь заходя под тем идеальным углом, как нравится и ей. И продолжаю этот аморальный тактильный контакт, когда мысли, заботы, проблемы исчезают. Остаются только. Я, ты и совершенство влажного трения.

Для нее начавшей мычать в кляп, для меня мало что соображающего.

Ощущение полноты, счастья. Невероятного, сжимающего сердце облегчения, что она хочет. Что она получается удовольствие. Что я не насильник. Ведь она уже прогибается, сама

насаживается на член все чаще, и я не вижу. Можно закрыть глаза и с упоением слушать столь охуительные, влажные шлепки кожи. Задыхаться от запаха, что смешивается и становится почти наркотиком. Как она вообще могла подумать, что я это отдам кому-то. Какое она имела право не поверить мне.

Давай. Давай. Кончи со мной. Давай просто забудем всю ху*ню, что произошла. Давай просто начнем заново. И почему бы не начать все заново? Свидания. Цветы. Кольцо на пальце. Белая фата.

Притягиваю к себе, продолжая таранить влажное нутро, продолжая стрелой вонзаться в сердце, чтобы помнила. Помнила. Чтобы вспомнила, как ее рвало на части от любви ко мне. Как теперь рвет на части меня от любви к тебе.

Разве ты не чувствуешь, как меня трясет, как хочется не прекращать этих толчков. Потому что только в тебе, с тобой жизнь перестает быть серой. Окрашивается цветами планов и целей. Совместных целей.

Вытаскиваю кляп. Не орет а только:

— Марк… Сильнее.

И я ликую, увеличиваю темп, силу грубых толчков, сжимаю челюсти, чувствую кажется каждый миллиметр такого необходимого совокупления.

Кажется, остановлюсь и сдохну. Остановлюсь и все закончится. Не могу без ее любви. Без обожания

Мне нужно знать, что оно есть.

Глажу рукой влажный животик. Ниже. Накрываю кончиками пальцев взбухший клитор.

— Скажи, что любишь… Скажи, что будешь любить всегда, — вынуждаю ее, другой рукой сжимаю горло и слышу рванные хрипы.

Скажи.

Скажи.

Скажи.