Анти-Авелин - Наталия Земская

– Вы же атеист, профессор.

– Совершенно верно, но больше всего я стремлюсь к положению человека со светлым умом. У Аристотеля по этому поводу есть прекрасное изречение: «Признак светлого ума – способность рассматривать идею, не принимая ее».

Мила с восхищением смотрела на Станислава Витольдовича, у нее родилось определение к умному мужчине: это рядом с которым любая женщина будет ощущать себя интеллектуалкой и красавицей.

– Профессор, вы были правы, когда сказали, что лабрис не может принадлежать Боголюбову, – его заказчиком оказался Борис Ким. Боголюбов сетовал, что тот захватил власть над ним. Может такое быть, что Ким был идейным вдохновителем строительства минифабрики смерти?

– О чем вы, молодой человек! Для претворения в жизнь даже такого проекта необходимо иметь определенный уровень мышления и достаточный набор знаний. Мне довелось общаться с Кимом – это простой человек, явно не делавший приоритетов для развития своего интеллектуального потенциала, но, судя по всему, сильно желающий разбогатеть. В таких случаях возможен только один путь к материальному достатку – присвоить чужое. А что касается лабриса… каково мышление – таково и творение, – заключил профессор.

В это время дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул соседский мальчишка:

– Станислав Витольдович, с Бобоней можно погулять?

Бонифаций, не дожидаясь согласия хозяина, со всех лап бросился к двери.

– Я в прошлый раз так и не понял, профессор, эти люди – ваша семья?

– Нет. Это просто очень сердечные человеки, которые не выкинули старика доживать свой век на улице, когда я продал эту квартиру.

– У вас кредит был невыплаченный? – с состраданием спросила Мила.

Профессор, помолчав, ответил:

– Можно и так сказать – был кредит, который я уже никогда не выплачу.

– Много осталось?

– Много, – вздохнул профессор. – Я семью свою предал. Вот так. Мой сын и бывшая супруга в Израиле сейчас живут. Деньги за проданную квартиру я им туда перечислил. Слабое, конечно, утешение, но это все, что я мог для них сделать.

– А они? Неужели не позвали к себе?

– Вы просто не знакомы с моей Бейлой, – профессор задумался и улыбнулся, что-то вспомнив. – Когда я был мальчишкой, у меня очень плохо получалось лазить по заборам и гонять со сверстниками тряпичный мяч. Ох, и доставалось же и мне за это от дворовых ребятишек! Однажды они сильно побили меня за то, что я отказался стоять на воротах, вернее, между двумя ящиками из-под картошки. Спасибо старьевщику, которой зашел в наш двор и, увидев драку, оттащил от меня маленьких сорванцов. Вытерев кровь у меня под носом какой-то тряпкой, он мне сказал фразу, которую я запомнил на всю жизнь: «Когда вырастишь, парень, женись на еврейке – она тебя в люди выведет». Я так и сделал… не специально, конечно. Хотя – кто знает?

– Как вы с ней познакомились? – поинтересовалась Мила.

– На последнем курсе института. Она училась на другом факультете и, надо признаться, я никогда не обращал на нее внимания, – до тех пор, пока не очутился на студенческой научно-практической конференции, где моя Бейла выступила с докладом. В этот памятный день она перевернула мое сознание. Слушая ее выступление, я плыл по волнам ее мыслей с ощущением, что попал в другое измерение. Именно тогда я в полной мере ощутил силу мысли другого человека и смысл выражения, что каждый человек – это целый космос. Тогда-то я и принял решение начать карьеру ученого. Закончив свою речь, она сорвала аплодисменты аудитории, и я испытал ревность к окружающим и жадное стремление стать ее единственным слушателем.

– Надо же, я всегда думала, что для мужчины при выборе женщины важны, прежде всего, ее внешние данные.

– В моем случае именно так и было, – рассмеялся профессор. – Она была настоящей красавицей: живые и умные карие глаза, черные кольца волос, завитки которых были похожи на причудливый орнамент, особенно на фоне фарфоровой кожи лица. Тонкий нос с изящной горбинкой придавал ей сходство с птицей, и делал ее образ легким и воздушным. А как ей шел черный цвет! Я смотрел на нее и ловил себя на мысли, что тот, кто сможет разглядеть красоту женщин, в венах, которых течет древняя ханаанская кровь, тот поймет смысл сотворения мира. Вот какими влюбленными глазами я смотрел на эту женщину.

– И что же произошло?

– Произошло непредвиденное и, в то же время, банальное – я встретил другую. К этому времени у меня было все, чего может пожелать себе мужчина для счастья: красавица жена и одновременно – соратник во всех моих научных изысканиях, талантливый сын, преданные друзья, уважающие коллеги. И, как гром среди ясного дня, в мою жизнь ворвалась она – моя самая большая любовь. Это случилось весной. На загородной электричке я приехал в Серпухов, чтобы посетить, местный историко-художественный музей – это удивительное место, которое частенько именуют малой Третьяковкой. Там есть работы русских художников, к которым хочется возвращаться, если увидел их однажды. Одна из таких картин – «Старая мельница» Василия Поленова – висит в маленьком зале этого музея, в окружении шедевров таких известных мастеров, как Шишкин и Саврасов. Я шагнул в этот зальчик в предвкушении удовольствия, и краем глаза заметил худенький женский силуэт на фоне полупрозрачных французских штор. Разглядывая картины, я боролся с искушением еще раз увидеть этот силуэт, и уже перед выходом посмотрел в ее сторону. Она стояла против света в профиль, в котором все было удивительным образом вытянуто: и лоб, и нос, и шея. Мне захотелось разглядеть все это получше, но я постеснялся и вышел в узкий коридор. Несколько раз я пытался уйти из музея, но как намагниченный возвращался к дверям зала, где она надзирала за порядком и тишиной. «Извините, вы что-то ищите? Вам, может быть, помочь?» – это была она. Зеленые глаза с болотными огоньками на дне зрачков вырвали меня из реальности и в одно мгновение заставили забыть все мои ориентиры и маячки сытой и стабильной жизни.

Профессор замолчал, разглядывая пол под ногами. Пауза затянулась.

– Она была сотрудником музея? – прервала тишину Мила.

– Сотрудником, – кивнул профессор. – Ее звали Матильда – как кошку. И образ жизни у нее был кошачий. Она гордилась тем, что так же звали Кшесинскую… Кшесинская тоже была кошкой. Мы проговорили весь день о русских художниках, потом о русских поэтах, потом… она предложила пойти в местный драматический театр. Там заезжая столичная балетная труппа танцевала отрывки из классических постановок. Мы шли с ней в театр по разбитой дороге, огибая огромные лужи, мимо старых деревянных покосившихся домов. Это был какой-то шагаловский сон: два храма искусства, и мы между ними летим вдвоем по небу, отразившемуся в лужах, из одного святилища в другое. Пачки, пуанты, изогнутые тела и она, такая восторженная, готовая взлететь на сцену в любую секунду. Мне казалось, что если я отвернусь от нее, то в следующее мгновение она упорхнет, оставив теплое и щемящее чувство. Одним словом, я не смог уйти от нее в этот вечер, а утром обнаружилось, что я болен, и был этому рад. Мне показалось, что это было достаточным основанием, чтобы остаться еще на три дня. Когда я вернулся домой, моя Бейла сразу все поняла. Она долго и безрезультатно боролась за меня, но в конечном итоге отступила со словами: «Это твой выбор. Я никогда тебя не прощу». И я знал, что это правда. Она очень сильная женщина.