Полосатая жизнь Эми Байлер - Келли Хармс

Когда Джо выпивал молоко, Кори ставила бутылку на тумбочку, перелезала через меня и тут же засыпала, как будто там и было ее законное место. Джо начинал ворочаться в своей кроватке, и я в полубессознательном состоянии протягивала руку и массировала ему живот, чтобы вышли газы. Потом я делала странную вещь, которую делают все мамы, проверяя, не накакал ли ребенок. Я засовывала палец в подгузник, при необходимости меняла его и засыпала. Мы – мать и дочь – исполняли этот странный танец как одна команда каждый раз, когда Джон уезжал в командировку, а отсутствовал он почти все будние дни. Мы были как тонко настроенный родительский конвейер – я и моя четырехлетняя дочь. Но Джон, даже будучи взрослым человеком, не мог сравниться с Кори. Он приезжал на выходные и был слишком усталым, чтобы по ночам приносить Джо бутылочки со смесью, и когда Кори просыпалась ночью, он шикал на нее, чтобы она снова ложилась спать. Днем в выходные они с Кори куда-нибудь ездили, он устраивал ей пикники, возил в парк, на бейсбол, на плавание. Мы с Джо спали дома, и я была очень благодарна ему за этот крайне необходимый мне отдых. Но по выходным я скучала по Кори, а в будни по Джону – нет.

Такой странный перенос любви с мужа на детей не был чем-то необычным, я это знала. Я также понимала, что это всего лишь этап. Женщины с более взрослыми детьми рассказывали мне о возрождении романтики в отношениях с мужьями, когда дети взрослели и оставались на ночь у бабушки или у друзей. В те годы я старалась не ругать себя за то, что избегаю секса и вместо того, чтобы вечером уединиться с мужем, иду с встретиться с кем-то из подруг и изо дня в день ношу растянутые дырявые треники.

Но когда он ушел, не решила ли какая-то моя частичка, что во всем виновата я сама? И, может, это на саму себя я так злюсь все эти годы?

Мы едем в больницу, а я думаю обо всем этом. Я думаю о травме Кори и вспоминаю все те случаи, когда она падала с велосипеда, или качелей, или лестницы, на которую она непонятно как попала. И тут на меня снисходит удивительная ясность: какая разница, кто что сделал и почему? Этот мужчина и я соединились, чтобы привнести в мир нечто большее, чем сумму слагаемых. Мы родили двоих детей, и я люблю их больше, чем кого-либо еще в жизни. Сейчас один из них травмирован, и совершенно неважно, почему, и никто в этом не виноват – ни Джон, ни даже я. Все, что сейчас важно, – это чтобы она пришла в сознание. А когда это случится – когда она откроет глаза, важно, чтобы она увидела рядом с собой маму и папу.

Больница – большая и красивая – совсем недалеко от университета. На территории – симпатичные бронзовые статуи, и, как только мы подкатываем к входу, специальный человек уже ждет, чтобы забрать у нас ключи и запарковать нашу машину. Все блестит чистотой. В лифтах – мониторы с изображением, на каком мы этаже. Я не концентрируюсь на этом, я оставляю машину и сидящего в ней Джона и бегу в реанимацию. Оказалось, Кори уже перевели в палату. Я встаю в другую очередь и выкрикиваю: «Кори Байлер?» – и в ответ слышу от сестры: «ЧМТ? Четвертый этаж».

ЧМТ. О ней матери детей, занимающихся прыжками в воду, никогда не говорят. Мы постоянно говорим о сотрясениях: что делать, как выявить, куда ехать, какие вопросы задавать. Но словосочетание «черепно-мозговая травма» мы стараемся не произносить. Сотрясение мозга означает отдых. Отстранение от тренировок. Недельный больничный. Ухудшение спортивной формы. А ЧМТ означает повреждение мозга. Я врываюсь в холл на четвертом этаже, словно это я лично буду спасать Кори от мучительной смерти.

– Где она? – кричу я. – Корин Байлер, номер страховки 320378, дата рождения 27 сентября…

– Подождите, подождите, – говорит мужчина за стойкой регистрации. – Вы мать пациентки?

Я киваю.

– Мы вас ждем. Я отведу вас к ней и сообщу о вашем приходе врачу. У вас с собой документы?

Я чуть не хватаю его за лацканы.

– Да. Отведите меня к ней! – Я бросаю ему водительские права, и он надевает мне на руку браслет. За моей спиной открываются двери лифта, и я краем глаза вижу Джона. Сама я бежала по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и все еще не могу отдышаться. Рот у него сжат в тонкую линию. Я показываю на него и говорю:

– А это ее отец. Пропустите его. Джон, покажи им права.

– Подождите немного, я скоро к вам вернусь, – говорит медбрат Джону. – Вы, мэм, следуйте за мной.

Он открывает брелком двойную дверь, и мы оказываемся в коридоре отделения. Со словами «Мать Кори Байлер из палаты 428» он передает меня другому медбрату, поворачивается и выходит.

Тот берет меня за руку и ведет по другому коридору.

– Похоже, ваша дочь получила мозговую травму от удара о вышку. Речь может идти о черепно-мозговой травме легкой или средней степени тяжести. Нам нужно сделать дополнительные снимки. В настоящий момент она в полубессознательном состоянии, но по шкале комы Глазго у нее довольно хорошие результаты. – Я не понимаю, что это значит, но слишком растеряна, чтобы просить разъяснений. – Я как можно скорее пришлю к вам доктора. Вы сможете ее увидеть, но, как я и сказал, она дезориентирована. Представьте себе человека в состоянии полудремы.

Я вспоминаю, как я в полудреме лежала в постели и слушала, как четырехлетняя Кори с задержкой речевого развития разглагольствует во время кормления младенца Джо. В тот момент я все равно вполне понимала, что происходит. Я пойду к ней прямо сейчас.

– Здесь у нас центр семейного пребывания. Есть кофе, сок и… – мэм?

Я вижу, что на следующей же двери с номером 428 написана дата рождения Кори и стоит аббревиатура ЧМТ. Не так уж и трудно понять, где она лежит. Я осторожно открываю дверь и заглядываю внутрь. Кори спит. Я вхожу.

– Так, мэм, – строго говорит медбрат, входя за мной. – Вам нужно ждать в центре семейного пребывания. Мэм, вы сейчас расстроитесь.

Кори лежит на кровати в кислородной маске. Рядом – капельница с тремя мешками. Повсюду что-то шипит и пикает – все как в сериалах. Рот у Кори открыт, из него течет слюна. Это означает, что она жива. Я начинаю плакать.

– Очень тяжело видеть ее, мэм. Поэтому я и сказал вам не…

– Я не расстроилась. Посмотрите – она дышит.

Кори поворачивает голову в мою сторону, открывает и снова закрывает глаза. Она меня слышит. Я сглатываю слезы, беру ее за руку и с деланой бодростью говорю:

– Так вот ты где, и слюни пускаешь, как золотистый ретривер. Как же ты меня напугала. От вышки надо ногами отталкиваться, а не черепом.

Кори открывает глаза, в которых я вижу озорной блеск. Потом ее глаза снова закрываются. Я отворачиваюсь.

– Она обезболена? – резко спрашиваю я.

– Я уверен, что да, мэм. Но теперь вам нужно вернуться в зону пребывания. Выпить чашку… чая с ромашкой. Скоро подойдет доктор.

На этот раз я повинуюсь и возвращаюсь в зону ожидания. Кроме меня там больше никого нет. Телевизор настроен на канал CSPAN. Пахнет здесь так же, как кофе на заправке. Кресла – как во всех больницах. Я сажусь и позволяю себе немного поплакать.