Гребаная история - Бернар Миньер

«Я вам не верю».

Он постарался изобразить самую невинную улыбку, но и сам знал, что мало наделен артистическими способностями. «Нет-нет, что вы, уверяю: здесь было открыто». Женщина одарила визитера откровенно скептическим взглядом. Снова из-под ручки вышло торопливое:

«Чего вы хотите?»

– Я расследую смерть Наоми Сандерс, – произнес Рейнольдс, преувеличенно артикулируя каждый звук. – Я журналист.

Ответ насквозь продрал страницу блокнота: «Убирайтесь».

Он поднял руки. «Согласен. Я уже ухожу».

Ноа прошел перед хозяйкой дома. Ее нахмуренные брови напоминали перья перепуганной птицы, а телом она походила на длинноногого зуйка. Детектив живо представил себе полые кости, медленные движения, некоторую вялость.

– Еще раз примите мои извинения. Хорошего дня.

У него был мобильник, свисающий с левой руки как фотоаппарат… Повернувшись, чтобы пожать женщине руку – она отказалась протянуть ему свою, – Ноа привел его в действие.

В тихой комнате щелчок раздался для него одного.

Он услышал, как захлопнувшуюся за ним дверь запирают на ключ.

* * *

Большая красная вывеска сверкала на фоне обложенного тучами ночного неба: ««Пасифик сторидж». 800.44. Хранение. Один доллар за первый месяц». После занятий я оставил Чарли, Джонни и Кайлу, садящихся на паром на Гласс-Айленд, и подождал другой – на континент. Затем направился на юг, на 5-ю автостраду, до выезда Мукилтео – Уидби-Айленд-Ферри на уровне Эверетта.

Затем на запад до 526-й дороги, чтобы через километр съехать с нее и свернуть налево от светофора на Эверетт-уэй.

Еще через пару километров справа наконец появился маяк, который служит символом отделений «Пасифик сторидж».

Маяк на входе был ненастоящим, его фонарь бросал отблески на облачное небо. Когда я припарковался на стоянке перед справочной, дул свирепый ветер. Он заставлял хлопать флаги и шевелил ряд чахлых кустов. Потоки воздуха несли с собой сырость, но дождя не было.

Молодой парень за стойкой – едва ли старше меня – выглядел так, будто от скуки вот-вот дойдет до состояния дохлой крысы. Он оторвал сонные красные глаза от своего смартфона и поднял их на меня.

Ограничившись коротким «привет», я выложил на стойку ключ и счет. Отвернувшись к экрану компьютера, он что-то набрал на клавиатуре и вновь посмотрел на меня.

– Хранилище оформлено не на ваше имя, и там не ваша фотография, – заметил он подозрительным тоном.

– Оно на имя Лив Майерс, – сказал я. – Это моя мать. Меня именно она и послала. Вот ключ и счет. Если хотите, позвоните ей, ее номер у вас есть.

Парень поколебался, зевнул, и его охватила огромная лень.

– Нет. И так хорошо.

Он нажал на кнопку за стойкой, и я услышал, как у меня за спиной заработал мотор, открывающий дверь.

– Вы можете показать мне, где это?

Парень еле заметно скривился – без сомнения, он предпочел бы и дальше посылать эсэмэски.

– Конечно, приятель. Это ячейка пять на десять футов, так?

Я кивнул. Мы вышли на крыльцо, и он указал на низкое здание сразу же за справочной, с железной дверью.

– Идешь по коридору. Маленькие ячейки там. Твоя должна быть в глубине.

И поспешил вернуться к своей переписке.

Я вошел в здание. Тесный коридор, освещенный неоновыми лампами. Что любопытно, стены выкрашены черной краской, а двери – темно-серые, так что свет люминесцентных ламп, уже ослабленный, был почти полностью поглощен, и по всей длине коридора царил неприятный полумрак. На каждой двери металлические дужки, закрытые висячим замком.

Ячейка 181 была предпоследней в ряду слева после коридора, где под прямым углом отходил второй коридор.

Я находился здесь один…

Я мог слышать биение своего сердца и снаружи – чуть приглушенный лай собак.

На экране моего телефона высвечивалось 17.39. Я послал мамам эсэмэску, сообщить, что остаюсь делать уроки с Чарли.

Я прошел до самой двери – мои шаги многократно повторяло эхо – и неподвижно встал перед ней.

Когда я вынул из кармана толстый ключ и вставил его в замочную скважину, моя рука была мокрой от пота. До сих пор я не обращал на это внимания, но подмышки под футболкой и утепленной курткой были такими же влажными.

Я сделал глубокий вдох.

Потянул за язычок замка.

Затем схватился за ручку и приподнял дверь; та пронзительно заскрипела, сворачиваясь в рулон.

Я шарил в темноте в поисках выключателя. Вскоре помещение залил неоновый свет. Настоящий хаос… Как будто сюда втиснута вся жизнь. Я увидел:

– кучу плетеных стульев, перевернутых вверх ножками;

– подушки со странными узорами;

– лампы с абажурами, упакованными в бумагу и прозрачные пакеты;

– игрушки;

– принтер;

– морозильную камеру;

– террариум, в котором осталось немного песочной смеси и искусственных папоротников;

– чехол для виолончели, покрытый царапинами и стикерами, футбольный мяч, красную мотоциклетную каску и даже манекен, производящий впечатление узника, умершего посреди всего этого хлама…

Часть пространства была занята коробками, сложенными у левой стены.

Где-то снаружи послышался автомобильный гудок.

Я отодвинул паутину, населявшую все свободное пространство, и клейкие нити обернулись вокруг моей руки, будто покрывало новобрачной – или вдовы. Я схватил первую коробку – ту, что находилась на самом верху стопки, поставил ее на цементный пол снаружи.

Не знаю, почему мое лицо покрылось мелкими капельками пота; на сквозняке было достаточно свежо.

Я вытер его рукавом.

Открывая коробку, скорчившись в центральном проходе, услышал, как заскрипела ржавая металлическая дверь.

Вошел какой-то тип. Близорукий. В комбинезоне.

Он двинулся в моем направлении, затем остановился и сунул ключ в замочную скважину в пяти метрах от меня.

Я погрузил руку в коробку.

Фотографии – некоторые в рамках, некоторые нет. Фото Лив и Франс, когда были моложе, мои фото…

Дверь типа с шумом скрутилась. Затем он принялся все перерывать в своем отсеке в пяти метрах от меня; я услышал несколько приглушенных, но яростных ударов и даже шум падающих и разбивающихся предметов.

– Срань господня! Проклятое дерьмо!

Чувствуя, что у меня сжимается сердце, я снова сосредоточился на фотографиях. В памяти почти не сохранилось никаких воспоминаний, связанных с запечатленными на них счастливыми моментами: по крайней мере, если судить по радостным взглядам и улыбкам. Обычное счастье. Начиная с моего. Мне десять лет, и я позирую перед акулой студии «Юниверсал», сидя в вагончике аттракциона, рядом с Франс. Мне семь или восемь лет, и я купаюсь в бассейне – нашем? – а мама Франс загорает с черными очками на носу и с романом Клайва Баркера в руках. Мне столько же, или почти столько, это Новый год перед елкой, обе мои мамы в пижамах на коленях по обе стороны от меня. Кто фотографировал, я так и не смог вспомнить. За пыльным ветровым стеклом длинная прямая дорога под палящим солнцем, за рулем мама Лив; я сижу рядом с ней, поворачиваюсь спиной к объективу и кривляюсь. На самом кончике носа у меня слишком большие очки, до самых бровей надвинута дамская шляпа. Эту экспедицию я помню: мы уехали из Лос-Анджелеса на восток, через пустыню.