Не один - Отар Кушанашвили

Но так считать трудно – наверное, потому, что у Артема церебральный паралич.

Из-за этого церебрального паралича улыбчивый человечек ходит за руку с улыбчивой мамой; улыбчивой и сильной, как все наши мамы. У Темы нет бабушки и дедушки, умерли пять и шесть лет назад, как говорят, соответственно, и папы нет. Нет, он где-то есть, но Аня и Тема ему не нужны, он пьет горькую. Аня не выдержала и развелась, вот откуда коммуналка – место, где начинаешь панически думать, что человечество как вид обречено (этого я тем более детям не скажу).

У Ани есть специальная тетрадка, туда она записывает планы и мысли, я, конечно, в тетрадку не заглядывал, но и так понятно: все планы и мысли Ани связаны с сыном, у которого проблемы с осанкой, мелкой моторикой и мышечным тонусом. Я из Оренбурга, говорит Аня, но в Питере уже 18 лет. Этот город, конечно, велик, у него есть свой шарм, но он хмурый, что ли. Может, в этом его шарм?

История очень неприятная, и нетрудно разделить боль Ани, не утихающую со временем. Роды были ужасно долгими, даже практиканту-школяру было понятно, что надо было делать кесарево, но коновалы решили иначе: сама выдюжит. Малыш родился и не дышал. Осложнения были чудовищные, вплоть до реанимации. Легкие пришлось многократно искусственно реанимировать.

Уже было понятно, что уро… извините, я хотел сказать, горе-врачи обрекли кроху и его маму, хорошо если, на пожизненное лечение. Зато убивать надежду в самом эмбрионе – это у нас умеют. Добрые же. Сразу сказали Ане, что все будет очень, очень, очень плохо, что ходить он не сможет никогда, таких чудес не бывает, так что, мамаша, извините. Ситуация энигматическая, и в силу этой своей энигматичности еще более страшная.

Ходить Тема начал в четыре. Аня говорит, что тот шаг, первый, научил ее вот чему: у жизни своя правда, своя сила, жизнь может быть и доктором. Она направляет, надо просто-напросто уметь быть чутким. Сейчас курс лечения они проходят реже, но компенсируют это сверхактивным образом жизни. Я спрашиваю, что значит активный образ жизни, она отвечает, что сынуля редко, но регулярно стоит в воротах дворовой команды, а там такие страсти-мордасти, что позицию вратаря номинальной никак не назовешь. Он мечтал играть в команде, его взяли, Аня говорит, не из жалости, там тренер хороший человек, а дети – золото, тонкие, участливые.

Аня говорит, что сын очень любит играть в шахматы; может, не до конца, не все понимает, но, может, потому и тянется играть? Но в школе сказали, что можно бесплатно играть в шашки, а за шахматы надо платить, в месяц 10 тысяч; откуда такие деньги?! Теодицея, одним словом, надо быть приверженцем-адептом этого учения, чтобы смириться с этими сапогами всмятку.

Отдельный разговор – школа. Надо было побиться, чтобы пацана определили в общеобразовательный класс, лишенный ярлыка про умственно отсталых.

Программу грозятся растянуть на тринадцать лет, мама категорически против. Мама убеждена, что желание и старание все перетрут, а старания и желания хоть отбавляй. Она настолько «зряче верит» в себя и в своего ребенка, что я, многажды ученый горьким опытом маловер, очень осторожно говорю, что самой большой проблемой может оказаться сохранение желания и старания. Она посмотрела на меня так, как в дачном детстве на меня смотрела бабушка, когда я бузил.

Как и тогда, я ощутил себя после этого взгляда стрекулистом. Они оба, мама и сын, существа образцовой жизнерадостности.

Я спрашиваю о мечте. Сын, коротко глянув на маму, говорит: «Собаку хочу завести», мама взвивается, говорит, никакой собаки, но я вижу, мама улыбается, и тон не суровый. 3начит, будет собака.

Может, не так уж плохо верить, что однажды разверзнутся небеса, и оттуда луч по нам вдарит, и будет озарение, а вослед и счастие?

Так мне говорила старушка из деревни Булатово Самарской области; я гостил два дня у армейского сослуживца, который вызнал, что в Самаре я веду большущий концерт, приехал, не боясь быть неузнанным (20 лет не виделись), взял меня охапку и отвез в деревню.

Вот баба Надя там меня, не имея представления, кто я такой, и спросила, как мне живется-можется, чего добился, чего жду от будущности.

Видимо, я слишком сдержанно, что в моем случае означает – слишком грустно, ответил.

Она попеняла мне за унылость и, слово за слово, поведала, пусть пунктирно, о своей жизни, о себе и двух своих подругах, живущих тут же, в деревне (я их потом видел).

Баба Надя говорит, что они с подружками сбиваются со счета, когда пытаются вспомнить, сколько раз жизнь пыталась их «приложить», но вообще-то «жизнь есть концентрат счастья».

Позже, ввечеру, баба Глаша выдвинула версию, что все беды молодых проистекают от эго размером с Годзиллу, а лично она живет себе и в ус не дует, она радуется каждому дню, каждому закату и каждой дождинке, и это при том, что размывает дороги, мостик над рекой рухнул, и теперь, чтобы доковылять до магазина, надо идти в обход, через частый лес, это девять км, не меньше. Хлебушка купить.

Жизнь чертовски хороша, лампочки горят, «тиви» работает, через неделю 16-ое, почтальон Нина принесет пенсию, чего кукситься да губы надувать?

Слишком тепличные вы, говорят бабушки, сытые, как братья Михалковы, а наших людей после войны пережитой ничем не удивишь.

Я спрашиваю, что они делают, если случается хворь.

Смеются. Одна перележала инсульт, смотря телевизор, где ее веселил Петросян.

Другая сама вырвала себе уже три зуба, смотря телевизор, где буйствуют истошно напыщенные Гордон и Толстой.

Если случается болезнь, это не конец света, болячки – это семечки.

Я спрашиваю бабушек про свободу и про состояние умов и душ.

Ответ был тот же, в той же тональности, только с неожиданным поворотом от Аркадьевны: «…свобода – это не про счастье, при чем здесь счастье?!» Надо уметь радоваться любой малости, даже потешной программе «Модный приговор», а вечером, когда показывают божественного Андрюшу Малахова, так это ж вовсе благодать: он, а после НТВ такое покажут, что не жаловаться на свою жизнь, а гордиться ею будешь.

Я хотел заметить, что коротание вечеров под сладкое вранье федеральных каналов есть имитация счастья, но осекся, когда подумал о том, что они тут же меня спросят, как коротаю вечера я (а я из деликатности про это лучше промолчу).

Бабушки считают, что по темпераменту и по устройству мозгов мы, молодняк, не стайеры, а спринтеры. Кусман хлеба очень важен, но душевное равновесие куда важнее, но нам, с психованностью нашей и зацикленностью на себе, нирваны не видать.

Я наслаждался временем, проводимым в деревушке Б. под водительством бабы Нади: никаких разговоров про сборную по футболу и челябинский метеорит, фамилий Рогозин и Милонов не слышали, зато британский Шерлок Холмс со странным лицом «ну очень нравится», вечером сверчки и собаки брешут, на Хиллари Клинтон начхать.

А под утро такая благодать, что «по рукам бежит священный трепет и несомненна близость божества».