Когда погаснет лампада - Цви Прейгерзон

Черт знает что происходит на фронте. Да и где он, этот фронт? Все спуталось, и не понять, где наши, где немцы. Хаим-Яков предлагает вернуться в Гадяч. Словно какая-то черная сила поселилась в душе старика и дергает его, беспокоит, тянет к ангелу смерти.

И снова движение во дворе дома Фейгиных в Гадяче. Парни в военной форме выгружают вещи из кузова армейской машины. Раннее утро. Тьма еще хоронится по углам, но уже пробился в мир серый туманный свет. Издали слышны петушиные крики и хлопанье крыльев; утренний ветерок ласково гладит щеки и улицы.

Младенец Айзек спит в колыбельке, и Дарья Петровна, невысокая полная женщина лет тридцати, приветливо встречает хозяев. Ребенок спит, его веки слегка покраснели, словно мальчик уже успел познать горести этого мира, словно понимает он, какая беда надвигается на народ, одним из сынов которого выпало ему родиться. Соломон трепетно, кончиками пальцев, гладит белый платочек, которым обернута головка сына. Все молчат, будто хотят почтить этим молчанием память юной матери, не дожившей до этого дня. Соломон, лейтенант и отец, бормочет несколько невнятных слов:

— Расти и расцветай, Айзекл!

Молодой отец наклоняется и осторожно целует младенческий лобик.

— Мама, — обращается он к хозяйке, — мы должны умыться, поесть и отправляться дальше.

— Возьми меня с собой! — вмешивается Тамара; на глазах у нее слезы. — Я боюсь оставаться здесь!

Песя предостерегающе поднимает палец:

— Тихо, глупышка! Разбудишь ребенка!

Но Тамара продолжает реветь. Она хочет к маме. Пусть ее отвезут в Харьков. Там ей не нужны будут никакие провожатые.

Соломон достает из вещмешка сахар, хлеб и консервы, но Песя отрицательно качает головой. Эта еда понадобится самим солдатам. Соломон, Вениамин и Адамчук пьют вино, которого много еще осталось в подвале. Адамчуку — двойная порция. Этот высокий белобрысый солдат тоже родом из Полтавской области, из колхоза, расположенного в окрестностях Пирятина. Дома он оставил жену и двоих детей.

— Хватит, Коля, — раздраженно говорит Соломон.

Командир взвода, он несет ответственность за каждого солдата. Нельзя было ему уезжать из Ахтырки. Теперь, наверное, разбежались солдаты кто куда. А уж если немцы и в самом деле захватили городок, то и вовсе беда.

Они поспешно едят и принимают решение. Тамару не возьмут: слыхано ли это — вытащить девочку-подростка из семьи и бросить ее на произвол судьбы неизвестно где? К тому же еще неизвестно, смогут ли они пересечь линию фронта. Если нет, то придется возвращаться в Гадяч. В таком случае, взяв с собой Тамару, они подвергнут ее опасности, а сами будут обременены излишней обузой. Если же удастся вернуться в роту, то что будет делать ребенок под обстрелом, на линии фронта?

— Я вам не ребенок! — кричит Тамара со слезами на глазах. — Если вы не возьмете меня, я сама убегу!

Глаза ее совсем потемнели; что-то серьезное, мрачное видно в их глубине, как будто во взгляде девочки отразились все пропасти мира.

— Прекрати эти глупости, Тамара! — обрывает ее Соломон. — Едем! Вениамин, Адамчук, в машину!

Утро наконец прорывается в мир, разом озарив город Гадяч, улицы и лица людей, прорывается и наступает дальше уверенным световым фронтом. Вениамин молча целует старую Песю, комок стоит у него в горле. Затем солдат забирается в кузов и смотрит вокруг. Перед ним лежит Гадяч, полтавский городок в середине сентября. Испуганно смотрят беленые дома по обеим сторонам улицы. Соломон еще в доме; он раздает последние указания матери, отцу, Дарье Петровне.

Что бы ни случилось, главное — сохранить ребенка! В руках русской кормилицы Айзек будет в относительной безопасности. Если возникнет угроза, лучше, чтобы она покинула этот дом и взяла с собой ребенка. Мы еще вернемся — если не через месяц, то через год. Тогда Соломон и заберет мальчика, заберет и заплатит кормилице все, что причитается. Она поняла?

Потом он поворачивается к Песе.

— Мама, не плачь. Все будет в порядке…

Соломон целует морщинистые лица родителей. Голос его дрожит.

— Отец, береги маму. Не позволяй никому ее обидеть. Мы скоро вернемся, вот увидите!

Адамчук заводит мотор. Ворота открыты. Обиженная и заплаканная Тамара остается в доме. Старики выходят в переулок проводить сына. Они так и стоят у распахнутых ворот, и сидящий в кузове Вениамин какое-то время еще видит их сгорбленные несчастные фигуры, бледное лицо Песи и каштановую бороду Хаима-Якова — золотистое пятно в сером мерцании рассвета.

Машина уехала. Хаим-Яков запирает ворота. Ходики на стене бьют семь раз, и, как по команде, просыпается ребенок. Время менять пеленки, время кормить.

— Пойду принесу вина, — бормочет Хаим-Яков.

Он берет пустую бутыль, воронку и спускается в подвал. В правом дальнем углу — груда тряпья. Старик сдвигает в сторону тряпки и бутылочные осколки, берет лопату и начинает копать. Вырыв ямку глубиной чуть больше полуметра, он кладет туда завернутый в полотно узелок, забрасывает яму землей и тщательно выравнивает место. Тряпье и осколки возвращаются на свои исходные позиции.

Хаим-Яков выходит из подвала с бутылкой и воронкой в руках. Осторожно оглядывается. Нет, вроде никто не видел. Теперь в подвальном углу зарыты все его накопления, все, что осталось у него со времен нэпа. Серебряные и золотые монеты, частью еще царские, немногие дорогие вещи, советские купюры.

Половина восьмого.

— Схожу узнаю, что новенького, — говорит Хаим-Яков Песе.

От всех многочисленных синагог и молитвенных домов Гадяча остался лишь один убогий миньян, где собираются старики по субботним и праздничным дням. В будни сюда приходят разве что на йорцайт[47] — прочитать кадиш и угоститься вином с медовыми пряниками.

Но в последнее время превратился миньян в подобие клуба для оставшихся в Гадяче евреев. Почти каждое утро можно найти здесь Шломо Шапиро. С той же страстью, что и тридцать лет назад, говорит он о материнской земле Сиона, рассказывает всякие истории — поди пойми, где там правда, а где мечта! Там, говорит он, живут в эти дни наши братья — каждый под своим деревом, каждый под своей лозой, а земля дает по два урожая в год! Там, говорит он, люди общаются на иврите — языке молитвы и разговора. Там, в этой стране, в обетованной радости наших предков…

Молча слушают евреи эти странные небылицы. Велика пропасть между золотыми сказками Шапиро и дурными слухами, которые заполонили Гадяч в последнее время! Пришел некий еврей-беженец и клянется всем святым на земле, что немцы уничтожают всех евреев до единого, от мала до велика. А кроме того, они отрезают военнопленным уши и носы. А кроме того, не дают зарабатывать на жизнь. А кроме того…

И так далее и тому подобное — всякие ходят слухи. Но есть и новости иного рода. Фрейда Львовна, мать Раи Розенкранц, и Хая-Сара Берман, которая знает многих благодаря своим спекулянтским сделкам, утверждают, что немцы не только дают евреям равные права, но и заключили тайное соглашение с англичанами. И что по этому соглашению всех евреев сначала соберут в лагеря для перемещенных лиц, а затем переправят в Землю Израиля.