Утешный мир - Екатерина Мурашова

– Подождите, пожалуйста, я вас позову.

Нос недовольно скривился: ну ладно, хотя вообще-то уже пять минут…

Надежда только начала по-настоящему разговаривать. «Он любит сказку и мультфильм про Белоснежку, мы играем, как будто бы я Белоснежка, а он – главный гном… Я, когда всё узнала, думала: лучше бы он сразу умер, чем так… А потом хотела сама себя… Да, вы правы, конечно: молекулярная медицина сейчас так развивается, кто знает, что может за десять лет произойти… Странно, как от нас все шарахнулись. Все, все – родственники, друзья. Пока было непонятно, сочувствовали, узнавали, а когда стало ясно – как будто мы прокаженные… Но вообще-то я понимаю: кому надо, если нельзя помочь, если все безнадежно. У всех ведь свои проблемы…»

В дверь стучат ногой. Я открываю. Стучит мальчик лет шести, поодаль стоит мать с перманентом и смотрит с вызовом.

Я аккуратно сжимаю кулаки и говорю вежливо:

– Простите, пожалуйста, у меня сложный разговор. Вы не могли бы…

– А мне-то чего? – говорит мать. – Я к вам записывалась на время и специально с работы отпросилась, а его из садика, чтобы… Мы и так тут стоим у вас под дверью почти полчаса как идиоты, мои уже взбесились совсем! Вечно у вас в поликлинике, пока не пожалуешься главврачу…

– Сейчас! – бросаю я и возвращаюсь к Надежде.

– Я понимаю, – она где-то отыскала бледную улыбку. – Вы не можете дальше. Спасибо. Только я еще тут немного где-нибудь у вас в поликлинике посижу, подумаю. Это можно?

Она будет сидеть на банкетке в коридоре, в вокруг – бегать те самые «взбесившиеся» дети, больные насморком и отитами, и матери будут делиться своими проблемами.

– Да! – сказала я. – Ждите меня здесь!

Вышла из кабинета, прошла мимо злобно шипящего перманента, спустилась в регистратуру, взяла ключ от кабинета абилитации (я знала, что по четвергам там никого нет – коллеги на учебе).

– Пойдемте!.. Здесь вы можете сидеть сколько угодно. Когда будете уходить, запрёте дверь и ключ отдадите в регистратуру. Я сегодня работаю до двух…

– Спасибо вам!

Школьная зрелость сына женщины с перманентом оказалась вполне удовлетворительной, а истерики ее младшей дочки были всего лишь манипуляциями, на которые вся семья то и дело велась.

Поставив в карточку мальчика печать и суховатой скороговоркой обсудив происходящее с девочкой, я замолчала. Женщина собрала пузатую сумку, отобрала у сына и поставила на полку машинку, вытолкала детей в предбанник и остановилась на пороге:

– А у той-то… чего у нее? Серьезное что-то?

– Да. У нее умирает ребенок.

– Божечки! – женщина торопливо перекрестилась и тут же деловито предложила: – А если в Германию отправить или к евреям, полечить? Есть же сейчас фонды всякие…

– Нет лечения нигде. Это орфанное заболевание. Редкое, наследственное, смертельное.

– А где ж она теперь? Домой пошла?

– Сидит в кабинете абилитации.

– Одна?

– Ей не привыкать, у нее и так ощущение, что весь мир от нее отвернулся.

* * *

Дальше прием шел своим чередом.

Посередине очередного часа в кабинет робко постучались. Я открыла, на пороге – незнакомая миловидная девушка с маленьким ребенком на руках.

– Простите, простите меня, пожалуйста, я понимаю, вы заняты, но я только хотела спросить: мне сейчас туда идти, а я боюсь, не знаю, что говорить, вы профессионал, вы мне хоть намекните, как будет правильно…

– Куда идти?! – растерялась я.

– Ну там, внизу, женщина… у нее ребенок… мы с ней… по очереди… сейчас я… простите…

Я слушала с нарастающим изумлением. Задала пару вопросов и поняла, что это было именно то, о чем я подумала. Но как?! Однако времени не было:

– Если не знаете, что говорить, не говорите ничего. Если она захочет, будет говорить сама. А не захочет – просто молчите и будьте рядом. Это важно.

– Спасибо! – девушка тепло улыбнулась и сбежала вниз по лестнице.

* * *

После приема я сразу спустилась вниз.

Три женщины сидели на банкетках около кабинета массажа. Два ребенка катали машинки, девочка постарше играла в телефон.

– Вы психолог? – деловито спросила старшая из женщин. – Ну тогда мы пошли.

– ?!

– Та, первая женщина сказала: нельзя ей одной, надо сменяться, пока психолог не придет. Ну и вот… Скажите ей… скажите… ну вы сами знаете что… Пошли, девочки!

* * *

– У нее первый ребенок умер, – сказала мне Надежда. – Она врачей винит. Говорит, он был здоровый, из-за прививок всё. Мне кажется, это не так, но теперь не важно. Она говорит: вот так же, как от тебя с сыночком, все отвернулись. Как помочь – не знают, а просто так – тяжко смотреть, лучше мимо пройти. Говорит: люди – они ведь не плохие, замороченные просто, а если понимают, как помочь, они ж завсегда… Боже мой! Ее девочка просто встала рядом на колени и за руку меня держала. У нее ручки такие… как шелк… у моего Никиты всегда шершавые… А еще одна девочка мне стихи читала и песенку спела… Это всё вы придумали?

Я отрицательно замотала головой, попутно смахивая выступившие слезы.

– Я даже не знала. Это она, та, первая женщина, которая ругалась в коридоре.

– Ей на работу было надо. А потом другая пришла, она сына в коридоре с папой оставила и плакала вместе со мной… И еще. Некоторые просто молчали, но это было так хорошо и… вместе. Я так им всем благодарна. Мне намного-намного легче стало. Как будто петля на горле разжалась немного.

– Да.

* * *

Мы с Надеждой вместе вышли из поликлиники, сошли с крыльца, попрощались и разошлись в разные стороны. Накрапывал дождь, а у меня в голове крутилась старая песенка Окуджавы: «Когда мне невмочь пересилить беду, когда подступает отчаянье, я в синий троллейбус сажусь на ходу, последний, случайный…» И еще: «Как много, представьте себе, доброты – в молчанье, в молчанье…»

Лето – хорошее время для экспериментов на детях. Множество детей не учится, болтается в городе, сидит на дачах, отдыхает с родителями, скучает по интеллектуальной деятельности и открыто для сотрудничества с бывшим научным сотрудником, который находится в отпуске и тоже, естественно, скучает. В последней части длинной предыдущей фразы речь идет, разумеется, обо мне.

Давние читатели моей колонки, возможно, помнят, что несколько лет назад я проводила небольшой и, как оказалось, опасный эксперимент на дружественных подростках, предложив им восемь часов провести наедине с собой и заниматься чем угодно, но не пользоваться никакими электронными приборами. Из 68 моих подопытных с заданием справились только трое. Остальные прервали эксперимент, потому что сними происходили более или менее тревожные вещи. Тогда мой слабенький по организации и совершенно невалидный по результатам экспериментик получил просто-таки поразительную популярность у самых разных журналистов. Видимо, тема неожиданно для меня «попала в яблочко». Я надеялась, что кто-нибудь (какой-нибудь настоящий ученый) повторит мой эксперимент в более строгом виде, но так пока и не дождалась.