Шотландия: Путешествие по Британии - Генри Воллам Мортон

Джордж Уэйд похоронен в Вестминстерском аббатстве. На его могиле стоит пышное надгробие, которое скульптор Рубийяк почитал вершиной своего творчества. Он часто приходил в аббатство и простаивал перед памятником. Известно, что скульптор неоднократно выражал недовольство (а порой и проливал слезы) по поводу безграмотной установки надгробия. По его мнению, скульптура расположена чересчур высоко, чтобы можно было в полной мере насладиться ее великолепием.

Пока я с трудом тащился по дороге Уэйда, я начал уже сожалеть о том, что захватил отчет о деле Джона Коупа с собой. При объеме в 194 страницы и формате ин-кварто книжка почти ничего не весила, но тем не менее весьма чувствительно впивалась мне в спину. Такова цена, подумалось мне, эксцентричности (о, это неудобопроизносимое слово, столь милое сердцу издателей и оформителей). У меня лично оно всегда ассоциируется с одной и той же картиной: некий книголюб сидит в состоянии полного экстаза в комнате, буквально забитой экземплярами первого издания «Питера Пена». Однако сейчас, штурмуя перевалы Корриярика с неудобным томиком за спиной, я ощущал себя именно эксцентричным — в самом негативном смысле этого слова! Извинением мне, пожалуй, могло служить лишь то соображение, что все остальное время я был слишком занят, чтобы выкроить время для судебного отчета по делу Джона Коупа.

Воздух по мере подъема становился все более прохладным, а ветер, который даже в самые жаркие дни ощущается в горах, разошелся не на шутку и тоскливо завывал в вересковых зарослях. Первые шесть миль подъема дались мне довольно тяжело. Я познал поистине танталовы муки, глядя на обманчиво близкие, но по-прежнему недоступные вершины. Однако в конце концов перевал высотой в 2510 футов покорился мне.

И вот я лежу, раскинув руки, на мягкой влажной подстилке из вереска и озираю оставшуюся позади безлюдную долину. Выше по склону холма пасется стадо оленей. Внезапно из зарослей вереска появляется граус, шотландский тетерев. Потревоженный, очевидно, моим вторжением, он издает характерное гуканье, затем снимается с места и перелетает вниз, к подножию холма. Я с завистью слежу за его полетом: тетерев за несколько секунд одолел расстояние, которое у меня заняло целый час. Утешаю себя тем, что птица-то летит по прямой, я же был вынужден следовать всем изгибам старой дороги, которая змеей ползла по склону.

Я достал книгу о Джоне Коупе и осторожно перелистнул старые пожелтевшие страницы. Когда мистер Уэбб утверждал к печати эту книгу, здешний вереск еще хранил следы повстанцев. Название «Корриярик» было у всех на слуху, и разгоряченные завсегдатаи лондонских кофеен всячески склоняли имя Джона Коупа: кто обвинял его в трусости, а кто — и в откровенном пособничестве якобитам. В своем обращении «К читателю» безымянный редактор объяснял, что решился обнародовать подробности расследования, поскольку убежден, что Джона Коупа незаслуженно оклеветали. Он признавался, что до того, как познакомился с материалами дела, и сам считал Коупа виновным — если не в трусости, то уж точно в отсутствии здравого смысла. Однако после посещения судебного разбирательства он пришел к мнению, что генерал вел себя как истинный джентльмен и офицер.

Находясь в Далвинни, — писал редактор, — он (Джон Коуп) получил информацию о мятежниках, которые на тот момент полностью контролировали цитадель Корриярика; ему сообщили, где предположительно мятежники будут поджидать его; на основании этих сведений и после серьезных размышлений и взвешенной оценки любого другого хода, члены Военного совета единодушно проголосовали за бросок на Инвернесс. Чтобы в должной мере оценить разумность принятого решения, следует описать сам переход через горы, дабы таким образом верно оценить величину риска продвижения через них.

Вслед за этим пассажем следует описание Корриярика, которое, по моему разумению, было составлено (либо, как минимум, откорректировано) генералом Уэйдом, ибо он, как никто другой, знал эту дорогу.

Южная сторона Корриярика, — говорится в отчете, — столь круто поднимается вверх, что дорога семнадцать раз делает траверс на всю ширину холма прежде чем достигает вершины. Дорога, спускающаяся по северной стороне, на значительном расстоянии окружена лесом и пересекается большой лощиной, по дну которой протекает ручей. Берега его столь круты, что форсировать ручей можно единственным способом — по мосту, который также находился в руках у мятежников и в любой миг мог быть ими разрушен. Из всего вышеизложенного становится ясно, что даже маленькое войско со стороны хозяев холма могло остановить и, паче того, разбить значительную армию, рискнувшую пройти по перевалу. Фактически на каждом траверсе южной, подъемной, стороны справедливо утверждение: положением властвует тот, кто находится выше. Таким образом, даже один безоружный мятежник способен доставить массу неприятностей наступающей армии. Если же учесть, что таких траверсов семнадцать и на каждом из них наши войска могли подвергаться серьезному риску, то становится ясно, что подобное мероприятие граничило бы с подлинным безумием. Кроме того, следует учесть ряд менее значимых, но все же важных преимуществ нашего противника, как то: хорошее знание местности, его подвижность и традиционную склонность горцев к партизанским методам ведения войны — засадам и случайным стычкам. Все это вместе превращает мятежников, теоретически менее сильных, чем наши войска, в весьма опасного и грозного противника. Кроме того, следует помнить, что если даже — благодаря отваге наших солдат и при наличии удачного стечения обстоятельств — удастся очистить южный склон перевала и достичь вершины Корриярика, то еще остается задача спуска по северному склону. Мероприятие, еще более сложное и рискованное, чем подъем. Если же предположить, что мятежники все-таки разрушат вышеупомянутый мост, то задача и вовсе превращается в невыполнимую, поскольку без моста ни экипажи, ни вьючные лошади не имеют возможности пересечь лощину.

Ознакомившись с приведенными соображениями, я огляделся вокруг и понял, что каждое слово в этой книге — истинная правда. Приняв же во внимание слабую подготовку войска Коупа — а ему, по сути, приходилось командовать толпой совершенно зеленых новобранцев, — остается лишь посочувствовать незадачливому генералу.

В самом начале расследования ему задали вопрос: «Когда вы получили первые сообщения о готовящемся восстании, и какие шаги были вами предприняты по получении этих известий?»

Коуп ответил: «Впервые я узнал о готовящемся восстании от лорда-председателя Сессионного суда (Форбса). Второго июля он уведомил меня, что получил известие от некоего высокопоставленного горца: якобы в стране ходят слухи, будто сын Претендента намеревается летом высадиться на шотландских берегах с целью осуществления государственного переворота. По словам сообщившего, он сам не придавал значения этим слухам, поскольку полагал, что намерения Молодого Претендента вряд ли найдут поддержку у населения страны».

Далее Коуп сообщил, что в тот же день отправил соответствующее донесение в Лондон и получил ответ от маркиза Твиддейла с призывом быть настороже.

Затем комиссия поинтересовалась, что происходило после того, как в Эдинбурге узнали наверняка (это случилось примерно девятого августа) о прибытии принца Чарльза в страну. В ответ Коуп предоставил письмо, отправленное им в Лондон. В этом послании он извинялся, что не может собственноручно написать, поскольку в тот день ему пустили кровь! Бедняга Коуп! К тому времени тревога уже поднялась нешуточная. Из письма мистера Кэмпбелла из Эйрда, служившего управляющим у герцога Аргайла на Малле, стало известно, что принц высадился в Арисайге. По словам Коупа, он тут же начал собирать войска «для дальнего похода». В донесениях, которые он слал в Лондон, чувствуется крайняя озабоченность. С Западных островов приходили сведения о высадке французского десанта численностью в тысячу человек. Коуп, под началом которого было всего тысяча четыреста необстрелянных новобранцев, осознавал, насколько слабы окажутся его позиции в случае серьезной заварушки. А подкрепление из Стерлинга придется ждать не менее одиннадцати дней.