Моя карма - Валерий Георгиевич Анишкин

переводчики и с итальянского, и японского. Чаще же ходили с нашими специалистами по стендам и помогали общаться со стендистами, которые представляли экспонаты своих стран.

На выставке, кроме печатных и копировальных устройств, брошюраторов, калькуляторов, механических точилок для карандашей и другого многообразия для работы в делопроизводстве, я впервые увидел шариковую ручку, которой пользовались все иностранцы вместо авторучки с чернилами. Стендисты, с которыми мы постоянно общались, встречали нас дружески, всегда предлагали виски, который доставали из холодильника, и щедро дарили нам эти замечательные ручки, а у нас их выпрашивали свои, и я помню, что у меня, в конце концов, у самого не осталось ни одной.

В закрытые для посетителей дни выставку посещали высокопоставленные лица или важные делегации.

В один из таких дней прошел слух, что приехал Брежнев. Мы настроились посмотреть на генсека поближе и вывалились из своего павильона в надежде перехватить его в каком-нибудь из выставочных залов, но увидели группу людей возле «ракушки», которые направлялись в нашу сторону. Мы узнали Брежнева, Суслова и Андропова, которых сопровождала целая свита других, а кто из них кто, разобрать было сложно. Охранники, наверно, тоже не понимали, кто среди них свой, потому что в свиту вклинились те, кто работал на выставке, но статус их не был на лбу написан, и охрана нервничала.

Мы освободили проход и двинулись вслед за ними назад в Выставочный центр. Я как-то вдруг оказался в непосредственной близости от делегации, но меня остановил человек в штатском и спросил: «Молодой человек, Вы имеете отношение к делегации?» «Нет», ответил я. «Тогда отойдите в сторонку!» — вежливо попросил меня штатский. Видно, моя комплекция не дотягивала до той солидности, которая позволяла сойти за своего. Я чуть отстал, но видел, что они пошли к конференц-залу, где демонстрировали документальные фильмы о выставке, и поспешил зайти с другой стороны, где тоже были двери. За мной последовал кто-то ещё. Мы вошли в зал и стояли в дверях, откуда хорошо видели, как Брежнев и другие сели в кресла перед экраном. Тут же началась демонстрация фильма, Брежнев что-то говорил Андропову, и тот молча кивал головой. Потом на столе перед генсеком появился, судя по цвету, коньяк и закуска, и он выпил рюмочку, потом другую. В дверях за мной уже толпились наши.

И вдруг я поймал себя на мысли, что мне становится стыдно. Я неожиданно поддался стадному инстинкту и бездумно, теряя лицо, бросился со всех ног глазеть на человека, отличающегося от меня всего лишь статусом, пусть даже это Генеральный секретарь. Я нарушил одну из христианских заповедей, а именно: «не сотвори себе кумира».

Говорят, что полностью независимым быть невозможно, но у человека есть возможность задавать вопросы и право сомневаться, а самодостаточность даёт независимость, и я гордился своей независимостью, без которой невозможна свобода.

Меня через голову позвал Андрис:

— Володя, тебя ищет ваш директор. Приехал вместе с начальником конструкторского отдела.

По дороге он спросил:

— Что, интересно?

И в его голосе я уловил иронию.

— Да ничего интересного, — ответил я, злясь на себя. — Как бараны вывалились из кошары.

— «Быть в стаде — основной закон и страшно лишь одно — из стада выпасть», — серьёзно прочитал Андрис…

Но всё это не касалось Юрия Гагарина, потому что он открыл дорогу в Космос и стал легендой.

Когда мы узнали, что Гагарин на выставке, мы не могли пропустить случай увидеть этого человека.

Гагарин и Николаев шли по одному из павильонов в сопровождении генерала и директора выставки. Никакой свиты, окружающей космонавтов, не было. И охраны как таковой тоже не было. Космонавтам охрана не была нужна, потому что их искренне любили, ими гордились. Я помню, что Гагарин улыбался, и мы все тоже невольно улыбались. Космонавты шутили, а когда гиды стали подробно рассказывать о назначении и устройстве каждого экспоната, Юрий Алексеевич засмеялся и сказал: «Нам бы покороче! Нам времени отпущено вот, в обрез, а посмотреть интересно!» К нему и реже к Николаеву подходили за автографами, и он никому не отказывал и размашисто расписывался на открытках, проспектах и просто листках бумаги, пока сопровождавший космонавтов генерал вежливо ни попросил дать им возможность всё же ознакомиться с экспонатами выставки. Я не осмелился подойти, чтобы попросить автограф только потому, что у меня ничего не оказалось с собой, на чём бы можно было расписаться, о чём жалею…

Через полгода Юрий Алексеевич Гагарин трагически погиб во время одного из тренировочных полётов. Я не мог не откликнуться на эту трагическую весть и написал небольшую заметку на смерть первого лётчика-космонавта, первого из землян преодолевшего притяжение Земли и вышедшего в космос. «Его жизнь была короткой, но ослепительной, как вспышка молнии», — написал я в заключение. Пафосно, но в этом случае по-другому я не мог…

Я помню день, когда ТАСС объявило о том, что наш человек в космосе.

Весь последний месяц со мной творилось странное. Мне снился космос, звездное небо, планеты и спутники. И при этом я всегда видел человека в скафандре. Он присутствовал в моих снах и навязчиво вставал перед глазами наяву. Лицо в скафандре вдруг наплывало на меня, но через доли секунды пропадало так же внезапно, как появлялось. Это неприятно действовало, раздражало и утомляло.

В этот солнечный и теплый апрельский день я сидел на занятиях в предчувствии чего-то важного, которое должно было случиться, и уже знал, что это освободит мой мозг от навязчивых видений.

На вопросы я отвечал невпопад и находился в той степени прострации, когда всё становится неважным и ненужным. Я было уже хотел отпроситься с занятий, чтобы пройтись пешком, посидеть где-нибудь в тихом месте и прийти в себя, но услышал шум в коридоре, громкие голоса и отдельные крики, а потом дверь в нашу аудиторию распахнулась, в дверном проеме появился взъерошенный человек и громко возвестил:

— Чего сидите? Человек в космосе!

Вся наша группа в составе десяти человек повскакала с мест, мы быстро побросали книги и тетрадки в сумки и портфели и вывалили в коридор, вливаясь в толпу студентов и преподавателей, которые шли на улицу, а дальше на Невский. И мы бессознательно как сомнамбулы шли со всеми, заражаясь всеобщим ликованием. Народ заполнил Невский. Уже несли самодельные плакаты с надписями от души: «Ура Гагарину», «Ух, ты!», «Все там будем!».

Все улыбались, пели, плясали, шутили и смеялись. Нас на демонстрацию никто не звал, все произошло само собой, стихийно. В меня вдруг вселились восторг и гордость. Гордость от того, что наш русский человек оказался