Пожизненный срок - Лиза Марклунд

— Или с его помощью пытались выйти на Давида. Здесь, в Кюмле, находится Майк Стивенс. Ты с ним знаком?

Андерссон снова пожал плечами.

— Кто такой Бертиль Оскар Хольмберг?

— Я не знаю.

— Ты уверен?

— Я этого не делал, меня там даже не было. Меня не было на Санкт-Паульсгатан.

Анника смотрела на сидевшего перед ней человека, пытаясь заглянуть ему в глаза.

«Зрачки — это двери в мозг. Я распознаю, о чем он думает».

— Если ты говоришь правду, то это значит, что их убил кто-то другой.

Он в упор посмотрел на Аннику.

— Если ты говоришь правду, — повторила Анника громче, — то это значит, что ты знаешь настоящего убийцу, но предпочитаешь сидеть здесь и помалкивать о том, что тебе известно. И знаешь, почему ты это делаешь?

У Андерссона снова приоткрылся рот.

— Потому что здесь ты, по крайней мере, остаешься в живых. Если ты скажешь, что тебе известно, то умрешь, не так ли? И почему ты спросил про Ольгу? Боялся, что она успела что-то сказать?

Он не ответил. Анника встала, и Андерссон поднял глаза, проследив за ее движением.

— Я почти готова принять, — сказала она, глядя на дверь, — что ты будешь до последнего молчать о том, кто на самом деле убил этих людей, чтобы спасти свою шкуру, но есть одна вещь, которую я все же не могу понять.

Она обернулась и посмотрела на него.

— Почему Давид Линдхольм был единственным человеком, уверенным в твоей невиновности? Ну? Как получилось, что один из самых известных полицейских Швеции был единственным, кто тебе верил? Не потому ли, что он был лучше других копов? Может быть, он разглядел в деле то, что пропустили прокурор, адвокат и судья? Но дело не в этом, да?

Она села на низкий комод с простынями и одеялами.

— Единственная причина заключалась в том, что Давид Линдхольм знал то, чего не знал больше никто. Он верил тебе, потому что знал, кто на самом деле сделал это, или думал, что знал. Это так?

Филипп Андерссон не двигался.

— Я могу понять, почему молчишь ты, — продолжала Анника. — В конце концов, ты именно поэтому находишься здесь. Но я не могу понять, почему молчал Давид Линдхольм.

Она встала.

— Тебе никто не поверит, но у Давида были все шансы на весь мир сказать о том, что он знал. Он бы снова стал героем дня. Есть только одно разумное объяснение того, почему он этого не сделал.

Андерссон тупо смотрел на занавески и молчал.

— Я очень много думала об этом все последние недели. Давид, видимо, был запуган, — объявила Анника. — Его едва ли могли запугать угрозами убийства. Мне думается, он не боялся смерти. Нет, он боялся чего-то другого.

Она села на стул и, склонив голову, попыталась заглянуть в глаза Андерссона.

— Что было важно для Давида? — спросила она. — Что могло значить для него так много, что заставило его молчать о виновнике массового убийства? Это деньги? Репутация? Карьера? Женщины? Секс? Наркотики? Он был наркоманом?

Филипп Андерссон опустил глаза, потом потянулся за носовым платком.

— В чем вы участвовали вместе? Что вас с ним связывало? Он знал тебя до убийства, вы были давно знакомы, не так ли? Я не имею ни малейшего понятия, виновен ли ты в этом злодеянии, но, несомненно, в чем-то замешан. Что связывает тебя с известным на всю страну полицейским? И почему он рисковал своей карьерой, путаясь с тобой?

Филипп Андерссон тяжело вздохнул и поднял глаза.

— Ты действительно не поняла одну вещь, — сказал он. — Знаешь какую?

— Так скажи мне! — воскликнула Анника. — Я внимательно слушаю.

Он печально и молча смотрел на нее. Казалось, это молчание длилось вечность.

— Ты и правда уверена, что хочешь это знать? — спросил он. — Ты готова платить цену этого знания?

— Абсолютно уверена, — подтвердила Анника.

Он покачал головой и медленно встал. Не глядя на Аннику, положил руку на ее плечо и нажал кнопку вызова охраны.

— Поверь мне, — сказал он, — игра не стоит свеч. Мы закончили.

Последняя фраза была обращена в микрофон.

— Не уходи, — сказала Анника. — Ты же не ответил на мой вопрос.

Он посмотрел на Аннику почти с нежностью.

— Можешь написать о моей апелляции в Верховный суд, — сказал он. — Думаю, у меня есть реальные шансы на пересмотр дела. Я на самом деле был в Бромме в момент убийства.

Анника взяла с комода блокнот и ручку.

— Там был твой мобильный телефон. Но есть ли доказательства, что с него говорил именно ты?

Он удивленно посмотрел на нее, но времени на ответ у него уже не осталось. Дверь открылась, и он вышел, шлепая пластиковыми босоножками по полу.

«Чего я не смогла? Есть что-то еще, что-то, о чем я должна была его спросить. О черт!»

Она шла к выходу по длинному стометровому загону. Свистел ветер, нарушая полную тишину.

Она остановилась, дойдя до внешних ворот. Забор тянулся по обе стороны от них, и она, посмотрев в обе стороны, вдруг ощутила такое сильное головокружение, что ей пришлось ухватиться за ворота, чтобы не упасть. Она принялась нажимать кнопку — раз за разом, как ребенок, которому в руки попала новая неведомая игрушка.

— Выпустите меня отсюда! — крикнула Анника, замок щелкнул, ворота открылись, и она снова оказалась на воле, и воздух сразу показался ей холоднее и чище.

— Спасибо, — сказала она, обратившись к видеокамере.

Стальная калитка со звонким щелчком захлопнулась за ее спиной. Она шла вдоль бесконечного забора, пока наконец снова не оказалась в городке. Она свернула налево, на улицу под названием Стеневеген, которая тоже оказалась бесконечной, с бесчисленными домами и школами по обе стороны, с деревянными, кирпичными и даже сборными домами. Вскоре впереди она увидела рельсы железной дороги. Анника подтянула рукав и посмотрела на часы. До поезда оставался один час двадцать минут.

Анника посмотрела налево и увидела станцию. Киосками быстрого питания она была сыта по горло.

Справа ей на глаза попалось кафе с вывеской «Свеа». Тяжко вздохнув, она вошла. Взяв кофе, пирожное и местную газету, села за столик у окна.

Вчера в 13 часов какая-то женщина-мотоциклистка была сбита и легко ранена на перекрестке Фредсгатан и Школьной улицы.

Другая женщина потребовала в возмещение морального вреда семь тысяч крон за то, что кто-то плюнул в нее в баре.

Секция молодежного крыла социал-демократической партии получила от ленного совета грант в десять тысяч крон на организацию музыкальной студии.

Она закрыла глаза и представила себе лестничную клетку в доме на Санкт-Паульсгатан.