Жить дальше. Автобиография - Ирина Безрукова

Настало время прощаться. Все друзья и знакомые спрашивали у меня, чем можно помочь. Почти всем я отвечала, что ничего не нужно, и только к одной подруге, чей отец занимал очень значимую должность, у меня была просьба. Я попросила ее прислать за мной машину с затемненными стеклами (чтобы меня не смогли снять через стекло машины). Сесть за руль сама я была в тот день не в состоянии.

Я попросила сестру с племянником поехать в морг и сделать там все необходимые дела. Мое появление там привлекло бы слишком пристальное внимание журналистов. А Оля все-таки непубличный человек, она всегда отказывалась фотографироваться. Я отдала Оле часы, которые мы с Андреем купили в аэропорту, его крестик, отдала костюм и галстук. Оля все сделала, позвонила и доложила: все сделали, как мы и просили. «Только вот журналисты гроздьями на заборах висят, они ждут тебя, а меня не узнали. Мы гроб закрываем?» Я согласилась, и Оля с моим племянником поехали в крематорий.

То, что я отказалась от визита в морг, не спасло меня от преследований папарацци. Около подъезда было не протолкнуться – там стояли несколько машин с логотипами телеканалов, камеры были установлены прямо на проезжей части, на тротуаре возле дома плотной толпой стояли журналисты и держали камеры на изготовку. Я поняла, что откуда-то они знают о дате церемонии. Ситуация осложнялась. Машина с затемненными стеклами при таком раскладе уже не спасала – я не смогла бы к ней пробиться. Выручил участковый. Он сказал, что через комнатку, где сидит консьерж, можно пройти в соседний подъезд, не выходя на улицу. И я попросила подругу выйти из моего подъезда, и в ту же секунду сама, в сопровождении участкового, который был в штатском, вышла из соседнего. Журналисты, увидев открывающуюся дверь моего подъезда, ринулись туда, и мне таким образом удалось сбить их с толку.

Подъехали к крематорию. Там было много знакомых – Андрюшины друзья, мои. Подошел ко мне Володя Стуканов. Мы обнялись. И я говорю: «Друзья, у меня к вам просьба. Могут быть провокации». Володя говорит: «Я уже понял, вон на скамейке полно журналистов с телевиками». – «Да, я их и имею в виду. Пожалуйста, следи за ними. И если попытаются проникнуть внутрь и помешать – постарайся аккуратно их вывести. Ни у кого не отбирай камер и никого не бей». Володя кивнул.

Я долго не могла принять решение, идти мне внутрь или нет. Прощаться или нет. Хочу я видеть, скажем так, «костюм» Андрея? Поначалу мне казалось, что лучше не видеть. Но в те дни я не очень собой владела, мне казалось, что мной управляет какая-то неведомая сила. У меня было ощущение, что что-то извне поддерживает меня, дает мне возможность сделать то, что я должна сделать, потому что, кроме меня, некому. И это чувство дало мне понять, что идти нужно. Как только открылась дверь – я сразу вошла в зал. Я увидела внутри свою сестру, друзей, ближайшего Андрюшиного друга с девушкой, его товарищей по «Норд-Осту». Приехала жена Аристарха, сказала, что Арик в отъезде, а она пришла проститься. Пришел режиссер Миша Сегал. Потом пришел Игорь, и с ним тоже люди, мне незнакомые.

Все, как знали – несли цветы, которые Андрюшка любил. Однажды я его спросила, какие из цветов ему нравятся. Он поначалу фыркнул, кто, мол, я тебе – девочка, что ли? А потом все-таки признался, что его любимые цветы – подсолнухи, ромашки и вообще все цветы, которые напоминают солнце. И люди несли Андрюше то, что ему бы понравилось – подсолнухи, ромашки, герберы, хризантемы.

Я смотрела на коробку под названием гроб и понимала: то, что я вижу там – не Андрей. В моей жизни были потери, я хоронила и маму, и бабушку. Но тогда мои ощущения были замешаны на жутком детском страхе. А тут уже другой возраст. Другой опыт. И другое сознание. У меня было удивительное ощущение, что мой сын где-то рядом со мной.

Мы с Андреем, обсуждая прочитанные книги, не раз говорили о том, что духовная субстанция человеческая после его смерти долгое время находится рядом с телом. И вот, стоя там, я отчетливо ощутила, что это не просто слова, написанные в умных книжках. Что это на самом деле так. Что Андрей меня поддерживает. Что он рядом.

Игорь подошел попрощаться. Сначала долго стоял и смотрел, потом сел – было ощущение, что у него подкашивались ноги. Подошла жена Игоря, я ее впервые тогда увидела – худенькая маленькая женщина, встревоженная, нахохленная, как воробей, заплаканная. Я ее обняла, прижала к себе и пыталась утешать.

Подошел прощаться Володя Стуканов. У двери в зал толпились незнакомые люди. Там послышалась какая-то возня, дверь открылась и снова закрылась. Потом уже я узнала, что в тот момент мой племянник Саша тихо и технично вывел из зала папарацци. Оказывается, один из них вошел в зал вместе с гостями Игоря, которых я не знала в лицо, и снимал церемонию, держа телефон в шапке.

Заплакала я уже в самом конце церемонии. Ко мне подошли наши «норд-остики» (так мы называли ребят, певших в мюзикле), мы обнялись, и они тихонечко запели финальную песню из спектакля. Гимн любви. И это было так светло, так прекрасно. Люди, слышавшие их пение, не могли сдержать слез. И я была бесконечно им благодарна, что они пришли проститься с моим сыном и что завершили церемонию прощания с ним именно так – чисто и светло.

«Ирина, как жить дальше?»

Я часто слышу этот вопрос. Мне задавали его журналисты. Задавали друзья, сочувствующие моему горю. Сама себя я тоже часто спрашивала: «А что теперь? Как теперь жить?» А сейчас мне пишут люди, в чьих семьях случилось горе, они стучатся ко мне в личку Инстаграма и «Фейсбука», идут и идут ко мне за советом, просят, чтобы я поделилась своим опытом.

У каждого свой путь, свои способы пережить то, что пережить невозможно. Одного-единственного ответа на этот вопрос нет и быть не может. Я могу сказать лишь о тех мыслях и действиях, которые помогли мне. Может быть, эти несколько пунктов, руководствуясь которыми я жила и продолжаю жить, помогут кому-нибудь еще.

1

Еще никому и никогда не удавалось остаться на этой планете навсегда. И мы не исключение. Мы все рано или поздно отправимся куда-то. Все по-разному представляют себе это «куда-то», но так или иначе мы все перейдем в другую реальность. Мне близка идея того, что наша душа – вечна. Мы все живем в пространстве, у которого есть четыре измерения: длина, высота, ширина и время. Но есть и другие пространства, существование которых уже давно доказано. Там нет ни времени, ни тяжелых материальных объектов. Посмотрите на каплю крови под микроскопом. Понаблюдайте, как живут, как движутся друг относительно друга кровяные тела. И вы увидите, что даже в одном конкретном человеке сосредоточена целая вселенная со своими законами, слабо нами изученная. А что говорить о мире, который простирается вне человеческого тела? Он огромен и не познан. И души наших близких где-то там, и в то же время они с нами.

2

Как показывает история, нет такого горя, в котором вы были бы одиноки. Обязательно на земле найдется кто-то еще, кто испытывал или продолжает испытывать те же эмоции, кто прошел через ту же ситуацию, те, кто там был, прошел, справлялся и в итоге справился. Когда я размышляю о степени и глубине человеческого горя, я всегда вспоминаю о Великой Отечественной войне и о том, что пришлось пройти людям, жившим в то время. Женщинам, которые одновременно теряли сразу всех своих сыновей и мужа. Когда, получив похоронки, седели за одну минуту, старели за один миг на много лет. Таких примеров много. И поражает то, что, получив страшные известия, эти женщины не валились на кровать в депрессии, а вставали и шли поднимать из руин страну, пахать поля, класть шпалы, работать на станках. И создали многое из того, чем пользуемся мы и сейчас.