Садовник (сборник) - Валерий Залотуха

– Джаз?!

– Ну да, джаз. Я из плавания пластинки привозил. Поставил один раз – смотрю, замолчал… Так и жили потом – он слушает, я стираю. Джаз! Я его всегда любил. И Олежка любит очень. Из-за этого джаза все и случилось. У них в интернате концерт к выпускному вечеру готовится, и он решил петь, он вообще петь любит. Чтобы Аня, та Аня услышала… А директриса джаз не признает. Сталина Ивановна… Сталин в юбке!

– Но у вас же есть инструмент? – указывает Анна на пианино.

– Инструмент есть, инструмент хороший. Трофейный. Батя мой его на себе из поверженного Берлина припер. Говорил: «Сын родится – будет играть». Сын родился, только, видно, во время моего рождения медведь мимо проходил и на ухо мне наступил.

– А Олег?

– У него слух отличный. Просто он раньше играть не мог. Церебралка – пальцы не слушались. А сейчас потихоньку разыгрывается.

– А что Олег пел?

– Что пел?

– Ну, напойте…

Кузьмич кашляет от волнения в кулак и пытается передать мелодию, но ничего не получается.

– Ой, – смущенно говорит Анна.

Кузьмич сокрушенно кивает.

– Думаю, Анна Иоанновна, тот проклятый медведь не только мне на ухо наступил, он туда еще и помочился, – признается он. – Что-то американское он пел. А Сталин в юбке говорит: «У нас тут не Америка».

– А по-русски можно?

– По-русски – пожалуйста.

Анна на секунду задумывается, подходит к инструменту, начинает играть и петь:

Советская песня звучит как джаз.

Кузьмич разводит руками. Дверь чулана отворяется, на пороге стоит Олег.

62. Там же

Анна и Олег сидят рядом у инструмента и играют в четыре руки. Анна подсказывает слова, Олег поет:

Кузьмич выходит на цыпочках в кухню, достает из глубины стола начатую четвертинку, наливает рюмку, выпивает, занюхивает хлебушком и слушает, блаженно улыбаясь.

63. Там же

Втроем они сидят за столом и пьют чай с вареньем и сушками. Олег в темных очках. Анна с удивлением наблюдает, как точны, безошибочны его движения. Настроение у Олега отличное. Он прямо-таки сияет от счастья.

– Пап, расскажи, как ты корабельный якорь с Дальнего Востока сюда привез! – просит он, лукаво улыбаясь.

– Да я уже сколько раз тебе рассказывал… – смущается Кузьмич.

– Анне Ивановне расскажи!

– И-оанновне, – строго поправляет отец и доверительно рассказывает Анне: – Когда я на сушу насовсем сходил, мне наш личный состав сделал подарок – якорь.

– Это тот, который около дома лежит? – интересуется Анна, внимательно глядя на Кузьмича.

– Ну да. Якорь хороший, но тяжелый и негабаритный. О самолете и речи нет, в поезд тоже не пускают… На перекладных целый месяц добирался… Где за деньги, где за бутылку, а где за доброе слово. Народ-то у нас на доброе слово отзывчивый… Нелегко было, зато теперь – память. Да что я – по родной стране, а вот как твой дедушка через пять границ пианино пер? Наверно, это у нас семейное…

Олег весело смеется.

Анна прячет улыбку и меняет тему:

– А как вам здесь живется? Здесь же вокруг очень богатые люди.

– Нормально живется, – охотно отвечает Кузьмич. – И люди хорошие. Один у них недостаток, Анна Иоанновна, они, когда яйца у меня покупают, цену не спрашивают.

– Ну, это же хорошо, – шутит Анна. – Любую можно назвать.

Кузьмич иронии не слышит.

– Как это любую? Не любую, а сорок пять рубликов десяток.

– Сколько? – не верит своим ушам Анна.

– Сорок пять…

– Помилуйте, Геннадий Кузьмич, но ведь это…

– Дорого?

– Очень. У нас в Капотне самые лучшие стоят тридцать.

Кузьмич обижен и возмущен:

– А зерно знаете сейчас почем? А уход? А… А вот это видите? – Кузьмич подается к Анне и тычет пальцем в свою бровь. – Видите?

Анна смотрит.

– Шрам?

– Шрам. Петух. В глаз целил, еле увернулся.

– За что же он вас?

– Хохлатку его любимую на руки взял.

Анна с трудом сдерживает улыбку и спрашивает:

– Ревнует?

– Еще как!

– Я его понимаю, – говорит Анна.

Олег фыркает от смеха, а Кузьмич не унимается:

– Дорого… Вот прихожу я недавно к своему соседу…

– Это, которого вы в школе били?

– Нет, к другому. – Кузьмич осекается и спрашивает удивленно: – А вы откуда знаете?

Растерянность Анны длится недолго.

– А с ним вчера интервью показывали по телевизору.

– С Давыдом?

– Ну да… Он фамилию вашу не называл, сказал: сосед – бил в школе по шее, по спине и… ниже спины.

Кузьмич переводит с Анны на Олега и обратно растерянный и умоляющий взгляд.

– Ты, Олег, не слушай. Короче, списывать он мне в классе не давал. Зря, конечно, бил… Так и так на второй год оставили бы… Да я все хочу к нему подойти, извиниться, а охрана не подпускает… Нет, хорошие они, богатые, вот только живут тяжело, несвободно живут…

64. День. Двор дома Мурашкиных

Анна и Кузьмич идут по двору.

Анна: А вы знаете, он у вас очень способный… Это даже не способности… Это – талант!

Кузьмич (смущенно): Ну, это не в меня. Это, наверно, в мать, она пела… А это, Анна Иоанновна, наш капитал!

Анна делает вид, что впервые видит курятник, устроенный из старой голубятни.

– На заре жизни я тут голубей водил, а на закате вот – курочки… Двадцать две несушки и один петушок. И что интересно – со всеми управляется.

– А вы шутник, Геннадий Кузьмич, – иронично говорит Анна и смотрит вопросительно на пустую собачью будку.

– Шарик у нас был, – неохотно говорит Кузьмич. – Олежка до сих пор думает, что убежал… Всё из-за дома этого, точнее – из-за земли… Чего мне только не говорили, как только не угрожали… Три раза дом поджигали.

Анна возмущенно вскидывается:

– И что же вы делали?

Кузьмич пожимает плечами: