Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918) - Владислав Аксенов

Под влиянием подобной героики бегство детей на фронт чуть было не приобрело массовый характер. 14 октября 1914 г. в Петрограде была пресечена попытка коллективного побега мальчиков на фронт. В ней участвовало 11 учеников различных гимназий в возрасте от 12 до 13 лет[655]. В ряде случаев у младших школьников бегство на фронт воспринималось в качестве игрового действия, в нем не было осознанной патриотической подоплеки. Психологи отмечали, что мальчики бежали на фронт «за медальками», полагали, что их раздают всем прибывшим туда детям. «Саратовский листок» скептически отреагировал на попытку несовершеннолетнего сына председателя городской ревизионной и бюджетной комиссий В. П. Минкевича сбежать на фронт, отказывая ему в осознанном патриотизме: «Он и его товарищи, мечтающие о том, чтобы быть добровольцами, совершеннейшие еще дети. Их прельщает надежда получить Георгиевский крест и тогда учиться бесплатно, за свой счет, благодаря самим себе. Стремление бежать в армию заразило не только мальчиков. Дочь св. В. П. Космолинского тоже чуть было не уехала на передовые позиции»[656]. В июле 1914 г. тринадцатилетняя Ольга Саводник подумывала о бегстве на войну, чему способствовали прочитанные ею рассказы о подвиге героини войны 1812 г. Нади Дуровой, а также детская влюбленность в императора, за которого она хотела «пострадать»[657]. Но нежелание расставаться с матерью отогнало эту мысль.

Любопытным источником к изучению психологии детского восприятия являются рисунки военного времени, отражавшие те явления, которые больше всего поражали, трогали детей. Рисунки детей не могли не беспокоить взрослых запечатленными на них ужасами войны: лужи крови, отрубленные головы и прочие части тела, раненые воины, взрывы снарядов — все это, преломляясь в сознании детей, находило отражение в их художественном творчестве. Вместе с тем специалисты отмечали, что то, что вызывало содрогание взрослого человека, у ребенка порождало лишь любопытство, в связи с чем излишнюю детализацию воинских увечий на рисунках объясняли не проснувшейся детской жестокостью, а характерной для данного возраста игровой формой познания мира[658].

Педагоги отмечали, что в силу большей политизированности городов война сильнее отразилась на психике городских, нежели сельских детей или жителей небольших уездных городков. Провинциальный педагог так характеризовал психологическую атмосферу в своем училище, заявляя, что для детей война проходит незаметно: «В нашем училище резких перемен не замечаю. Правда, три ученика в два приема бегали на войну. Но из них только один, лет пятнадцати, серьезен, а два других просто искали приключений. Заметен некоторый подъем патриотического духа, но небольшой. Шовинизма не заметил. Большую роль в этом играет, очевидно, захолустное положение нашего городка — 10 верст от станции боковой ветки. Раненых помещается в городе очень немного, их не видно. Война не бросается в глаза и детям почти незаметна»[659]. Большой город с его бурной жизнью давал пищу детской фантазии, порождал в сознании образные фантастические картины, дети додумывали то, что не могли знать. В среде крестьянских детей была заметна созерцательность. При этом отказать в образном мышлении сельскому ребенку нельзя, только образы эти чаще всего брались из окружающей природы. Характерно сочинение учащегося III отделения сельской школы под заглавием «Грустные люди», в котором образно, но вместе с тем весьма точно передаются настроения крестьян периода первой мобилизации: «Объявила Германия войну. Из городов тронули солдат, которые не отслужили начальную службу. Пошел слух по всем деревням, стали набирать солдат и ополченцев. Жены и матери услыхали, стали плакать да вопить. По всей деревне пошел вопль, крик, а мужики ходят печальные, на глазах слезы. На другой день повезли солдат в город, а жены плачут, обнимают мужьев, не пускают их, а они утешают жен. После этой наборки в деревне стало скучно, грустно. Деревня стоит, как лес дремучий. Бабы на колодцах говорят про войну, про мужьев, кого куда назначили. Все бабы и мужики невеселые, как будто осенний цвет. У окон деревья стоят, по верхушкам ветер плывет, словно волна. В деревне тихо, смирно, ни одной птицы не слышен звук, а по улице широкой пыль идет, взвивается столбом»[660].

Вместе с тем в сочинениях деревенских детей ярче запечатлелся трагизм проводов на войну запасных солдат. Большой город предписывает эмоциональную сдержанность, в то время как маленькие деревни утопали в женском плаче, причитаниях, что фиксировали юные писатели. Ученик 2‐го класса сельской школы писал в сочинении под названием «Проводы солдат»: «Погнали моего дядю, и стали все плакать, потому что было жалко, и не могли, чтобы не плакать, и все плакали. Мы пошли к ним, осталась у нас дома одна моя мать да двое маленьких. Пошел он к нам прощаться, пришел к нам и стал прощаться… Моя мать заплакала и мой дядя заплакал и пошел домой, а моя мать еще плакала и никак не уймется. Когда моего дядю проводили приехали из города и все плакали…»[661] Другая школьница схожим образом описывала июльские дни 1914 г.: «Староста ходил по деревне и объявлял солдатам идти на войну. Когда повезли солдат на войну все очень плакали. Мне было жалко солдат и сирот. У нас у одной матери взяли на войну троих сыновей, а если еще будет набор, то и последнего возьмут»[662]. Очевидно, что подобные беспристрастные свидетельства детей о настроениях взрослых в период мобилизации перевешивают заявления официальных лиц и поддавшихся пропаганде обывателей о всеобщем распространении патриотизма, заставляют скептически относиться к докладам офицеров губернских жандармских управлений, заявлявших, что в их местностях на призывных участках не было женских слез и причитаний. Е. Звягинцев отмечал, что в восприятии деревенскими детьми войны больше реализма и рассудительного спокойствия, в отличие от детей из культурных городских слоев, попадавших под влияние пропаганды, абстрактных разговоров и теоретических споров взрослых: «На детей деревни и некультурной среды выпало меньшее бремя новых слов, туманных выражений, смутных слухов и злободневных толков», — заключал он[663]. Однако, как видно, они от этого не стали менее эмоционально насыщенными. Третьеклассник сельской школы сделал зарисовку атмосферы в доме под названием «Без хозяина и дом сирота», после получения тревожной весточки с фронта от главы семейства: «В комнате глухо, тихо; только одна бабенка на стуле сидит, перед ней печка топится, стоит возле печки кровать. На кроватке детки сонные лежат, закрыли глазки и к друг дружке прижались. Только мать их на стуле сидит, печально на деток глядит, думает-гадает, как ей будет с детками маленькими жить… Муж вчера весточку с войны прислал, погнали в бой. Думает про мужа: „Жив ли он теперь? Бог его знает“»[664].