Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918) - Владислав Аксенов

Согласно анкетированию, проведенному Фрёбелевским обществом в Киеве среди 94 детей в возрасте от 6 до 13 лет, на вопрос, следует ли жалеть пленных, положительно ответили 47,5 %, остальные посчитали, что жалеть не нужно. При этом больше сочувствия вызывали дети пленных врагов: 61 % опрошенных признались, что детей врагов им жалко[634]. Причиной отсутствия сочувствия к пленным врагам был неосознанный страх ребенка перед войной. Причем чем старше ребенок становился, тем легче ему было этот страх контролировать и проявлять гуманизм. Так, всего в страхе перед войной призналось 77 % детей, но в возрасте до 9 лет это чувство встречается у 85 % опрошенных, а старше 9 лет — у 57 %. Страх перед войной не исключал интереса детей к рассказам и сказкам о войне. 85 % детей признались, что хотели бы послушать сказки про войну, но один мальчик ответил, что они его пугают. Зеньковский обратил внимание, что сказка и реальность вызывают в детской душе одинаковый эмоциональный отклик, детская эстетика не допускает характеристики объектов эстетических переживаний как иллюзорных, поэтому в детской психологии мир вымышленный и мир реальный пребывали в тесной взаимосвязи[635].

Как и взрослые, дети задумывались о причинах войны и, как и взрослые, ответы находили в стереотипных поведенческих практиках, известных по личному опыту, в том числе почерпнутому из сказок. Рубинштейн приводит диалог двух мальчиков, шестилетнего Вити и семилетнего Володи, перед сном, лежа в кроватках:

Примечательно, что данное объяснение начала войны, в действительности, выглядит не наивнее тех предположений и слухов, которые рождались в деревенской среде. По крайней мере, печать сообщала о сыновьях императора, сражавшихся в немецкой армии. Представляя Вильгельма в Берлине, а его сыновей на войне, дети делали вполне логичные выводы о том, кому из них война была нужнее. Возможно, опытно-архетипическое образное мышление, свойственное малым детям и неграмотным крестьянам, не вовлеченным в мировую текстовую культуру, предопределяло общие принципы рождения образов и значений.

Повторяя за взрослыми их разговоры, дети в беседах друг с другом нередко поднимали серьезные политические темы: начинали обсуждать послевоенное устройство мира (Россия должна получить всю Германию, а немцам оставить один Мюнхен), судьбу Вильгельма II (дети-школьники предлагали сослать его на о. Св. Елены), повторяли за старшими ксенофобские высказывания: «С горечью приходится отметить, что до детской среды докатились и волны человеконенавистничества нашего домашнего свойства. Среди детских мнений, хотя и в очень небольшом количестве, встретились указания на евреев, как на причину войны и недоброжелательную среду. Правда, тут же другие мальчики из той же народной среды выразили, что евреи-солдаты „хорошо воюют“… Были попытки травли учеников-немцев и пр. Во всех этих случаях можно было без труда установить связь через семью с газетами соответствующего направления», — писал М. Рубинштейн[637].

Определенные опасения педагогов вызывали детские игры, в которых дети не только копировали события взрослого мира, но и переосмысливали их на свой лад. Учителя обращали внимание на то, что игры в детских, на школьных переменах, на улицах, как в зеркале, отражали в себе «не только жизнь и переживания членов семьи, но интересы и события всего общества»[638]. В Киеве на одной из улиц зимой 1915 г. появился огромный снеговик, рядом с которым стоял мальчуган лет шести с деревянным ружьем на плече. На вопрос прохожего, кого солдатик караулит, ребенок ответил: «Вильгельма». Куклы девочек превращались в раненых солдат, которым маленькие сестры перевязывали раны, давали лекарства, измеряли температуру. А. А. Сальникова обращает внимание на милитаризацию детских игрушек: повышение спроса на игрушечные ружья и шашки, появление в продаже фигурок под названием «Кровавый Вильгельм» и т. д.[639] В поддержание милитаристских детских игр среди учащихся средних учебных заведений вносило свою лепту и Министерство народного просвещения. С первых месяцев 1916 г. в мужских гимназиях появилась допризывная военная подготовка, в стране росла сеть военно-спортивных комитетов. Продолжительность военных занятий была определена в 45 минут при трех занятиях в неделю, она включала в себя гимнастику, лазание, ходьбу, бег, строевую подготовку, изучение устава и полевой службы. При этом, как отметил Н. С. Ватник, в мае 1916 г. в ряде учебных заведений проводились занятия исключительно по военному делу: учащиеся тренировались с 9 до 12 часов утра и с 3 до 6 часов пополудни, кое-где учащиеся выезжали в армейские палаточные лагеря[640].

Педагоги высказывали опасения в связи с тем, что игры мальчиков становились более жестокими. Любимые «казаки-разбойники» сменились игрой «немцы-русские». Увлекшиеся дети иногда довольно сильно били представителей «вражеской» команды, в связи с чем никто не хотел быть «немцем». Определение в эту команду происходило либо по жребию, либо в нее записывали провинившихся в чем-то детей. Мать, озабоченная проявлениями жестокости в играх сыновей, писала из Киева в «Вестник воспитания»: «Мои мальчики целые дни воюют. Крыша нового чердака — их излюбленная позиция, а груши, немилосердно срываемые с дерева, — пули. Женя (9,5 лет) большею частью занимает крышу, неся с собой старый железный кувшин, наполненный грушами. Сережа (6,5 лет) и Андрюша (сын кухарки, 8 лет) — внизу. Перед ними большая корзина, с которой ходят на базар, тоже с пулями. Сражение жаркое. По двору пройти нельзя. Я удивляюсь, как они не плачут от получаемых ударов. Чувствую, что здесь много вредных моментов и не знаю, как на них реагировать. Допустимо ли такое разгорание страстей. Особенно Сережа возбуждается. Он прибежал как-то ко мне весь красный, потный, с горящими ненавистью глазами. На щеке пятно от удара грушей. Оказывается, он с Андрюшей выгнали Женю со двора и погнали по улице… Ненависти и злобы в этой игре много… Меня удивляет, что даже маленький Миша, которому всего 3,5 года, так проникся воинственным духом. Он целыми днями либо марширует по двору с палкой вместо ружья или сражается с пятилетним Колей (сын дворника)»[641]. Однако во время уличных детских боев в ход шли далеко не одни яблоки да груши. «Саратовский листок» сообщал, что в апреле в селе Лох группа мальчиков затеяла игру в войну, и в азарте битвы 12-летний Трофим Щербаков, назвавшись «неустрашимым казаком Кузьмой Крючковым», выхватил нож и нанес рану в бок своему сверстнику «немцу» Ивану Щербакову. Раненого отправили в больницу[642]. В другом случае, во время игры в стрельбу по воображаемым германцам, один из мальчиков выстрелил из мелкокалиберного пистолета-монтекристо в лицо своего тринадцатилетнего товарища[643].