Сердце бога - Анна и Сергей Литвиновы

День был холодный, но ясный, и Иноземцев решил пройтись в одиночестве до платформы Сортировочная. На душе было тяжело и муторно. Он так и не приучился покуда думать о Флоринском как о своем отце. Для него он оставался старшим товарищем, умным и веселым, и его было очень жалко.

Когда он проходил мимо церкви на Солдатке, там, видимо, закончилась служба. Расходились, крестясь, старушки – но были среди прихожан и прилично одетые молодые женщины, а также несколько солидных мужчин в пальто и шляпах. Один, смущаясь под взглядом Владика, юркнул в личный автомобиль. «Наверно, партийный, – подумал мимоходом молодой человек. – Стыдится – знать, начальник… Зайти и мне, что ли? Помолиться за невинно убиенного? Поставить свечку? Но как это делается? Да и неудобно мне, я ведь комсомолец». В храме он бывал раза три, в детстве, таскала бабка Ксения, и ему там не понравилось: темно, мрачно, страшно. К тому же Иноземцев твердо знал в свои двадцать пять лет: никакого бога нет и не было. Ноги сами пронесли его мимо учреждения для отправлений культа. Он оглянулся на колоколенку и вспомнил, как пару лет назад Флоринский витийствовал: излагал молодым инженерам-ракетчикам воззрения дореволюционного философа Федорова. О том, что колокольни церквей есть прообраз космических ракет. И цель человечества якобы воскресить всех живших ранее людей и отправить их ради вечной жизни в бескрайний космос. «Хорошо, когда было бы так, – горько усмехнувшись, подумал Владик. – Да ведь тоже байки, поповские сказки. А на деле Юрия Васильевича Флоринского, моего отца (как странно – отца!), не будет на Земле теперь уже никогда».

Совсем недалеко было до общежития, где проживала Мария, и, возможно, она даже оказалась бы дома – но видеть девушку в таком настроении совсем не хотелось. (Впоследствии Владик не раз пожалеет об этом своем решении.) А сейчас он дошагал до Сортировочной, сел в электричку и через двадцать минут был на Казанском вокзале. Перешел Комсомольскую площадь и уехал с Ярославского к себе в Болшево, в одинокий и холодный съемный щитовой дом.

А на следующее утро его вызвал Феофанов. Без предисловий сказал:

– Завтра едешь на полигон. У тебя теплое белье, одежда есть? Там зимой колотун страшный.

– Чем мне там заниматься? – осмелился спросить инженер, потому что КаПэ пребывал в неплохом расположении духа.

– «Востоком». Постановление ЦК и Совмина о том, что человека надо запустить в уходящем году, никто не отменял. Однако Королев считает, и я его категорически в этом поддерживаю, что человек полетит только после того, как пройдут два полностью успешных беспилотных запуска в точности по программе пилотируемого полета. А у нас пока счет один – два не в нашу пользу. Первый корабль забросили на более высокую орбиту, вместо того чтобы посадить. (Феофанов поморщился – Владик знал, что в этой неудаче начальник винит себя.) Второй взорвался на двадцать третьей секунде, двух собачек угробили. И только третий, с Белкой и Стрелкой, был относительно удачным. А теперь, старичок, два новых корабля готовы. Их везут на стартовую позицию. Займешься там вместе с другими нашими их горизонтальными испытаниями. Если два раза успешно пустим в декабре, – начальник постучал по дереву и поплевал через левое плечо, – то отправим космонавта на орбиту еще до Нового года.

– Надолго меня на техпозицию посылают?

– Не знаю, Владислав. Ты сам в курсе: на полигон попасть непросто, списки лично Главный конструктор утверждает. А выбраться еще сложнее. Королев отпускает только тех, к кому никаких вопросов по их системам нет. А такого добиться непросто. Но со своей стороны обещаю: когда произойдут два полностью успешных беспилотных запуска, поставлю вопрос о твоей побывке в Москве. А пока иди, закругляй все текущие дела, и можешь быть свободен, я тебя отпускаю. Купи себе что-нибудь теплое из одежки, если успеешь, да коньяку припаси – а то опять будете, как в мае, спиртягой успешные пуски обмывать.

По разговору с Константином Петровичем, по его строю и тону Иноземцев понял: командировка предстоит долгая. И, возможно (осознание этого пришло только теперь, после гибели Флоринского), опасная. Поэтому Владик решил на всякий случай проститься с близкими. Написал доброе длинное письмо матери, бабушке и отчиму. Потом заскочил в переводческую службу к Галине.

Галка, как и в прошлую их встречу, вид имела преуспевающий: хорошо одетая, румяная, довольная. И Владика она приветствовала как старого друга – никаких претензий или, напротив, чувства вины. Его даже уколола по такому случаю ревность (впервые за несколько месяцев): видать, хорошо ей живется в объятиях генерала. Они вышли в коридор, покурили на лестнице, поговорили. Согласились, что не надо им обоим торопиться с разводом. Развод, особенно на режимном предприятии, бросал тень на обоих супругов. Мог помешать и в продвижении по службе, и в переводе на более ответственную работу. «Юрочка сейчас дома? – спросил Владик. – Хочу заехать попрощаться». – «Давай, – кивнула супруга. – Я напишу записку Василисе, чтобы она отпустила его с тобой погулять».

* * *

В Доме правительства Иноземцев оказался впервые. Квартира генерала на него впечатления не произвела: темная, мрачная, неуютная. Инвентарные номера на мебели, как в гостинице на полигоне, да на самом видном месте. Вдобавок прислуга разворчалась, вроде себе под нос, а громко: «Только что с Юрочкой гуляли. Куда опять идти, холод на улице. Отпускать ребенка неизвестно с кем, а если он его куда завезет? Не вещь ведь, мальчик». И только сын обрадовался визиту отца: хохотал, лепетал что-то, хлопал в ладоши. А прислуга ворчала, вроде себе под нос: «Каждый вечер карточку евойную дитю показывает, папа твой, говорит. А папа и нос не кажет». Как ни странно, Владик впервые при виде сына испытал теплое чувство. Подумал покаянно: «Я должен чаще встречаться с ним. Да и Галка, оказывается, старается, чтобы ребенок меня не забыл. Хотя, казалось бы, зачем ей это? Может, у нее, несмотря на генерала, осталось ко мне чувство? Или она уже нахлебалась жизни со старичком и теперь хочет вернуться? И только ждет, чтоб я позвал? Или, с женской хитростью, хочет оставить меня как запасной аэродром для себя и сына – не ровен час, случится что с генералом, куда ей податься? Но об этом сейчас задумываться нечего, меня ждет полигон».

Владик посадил сыночка в коляску (ту самую, купленную им еще в марте) и повез на набережную. Мальчик заснул. Над Москвой стемнело. Зажглись рубиновые звезды Кремля. По Большому Каменному мосту неслись синие троллейбусы и автомобили: «Победы», «Волги», «ЗИСы» – все советские, трофейных уже осталось совсем мало. «А скоро мы еще человека в космос запустим, первыми!» – вдруг горделиво подумал Иноземцев. Настроение у него впервые после похорон отца наконец-то выправилось.

Вскоре приехала с работы Галя. Прибежала, слегка испуганная, за ними на набережную. Они еще немного погуляли вместе, втроем, со спящим младенцем – как образцовая пара. «Ты не бойся, – сказала законная супруга, – Иван Петрович раньше десяти со службы никогда не приезжает». Потом Владик помог им с коляской подняться на этаж и, не заходя в квартиру, бросился пешком по мосту к метро.

Получалось, что тот из прощальных визитов, который был – чего греха таить – самым желанным, отодвигался на поздний вечер. Впрочем, здесь был свой расчет: возможно, Мария оставит его ночевать. Хотя, разумеется, это проблематично – без предварительной договоренности с двумя соседками. Иноземцев даже загадал: получится переспать с девушкой – значит, командировка окажется успешной. Но в Лефортове его ждал афронт: болгарки в комнате не оказалось. Обе соседки присутствовали, и Иноземцев долго распивал с ними чаи – пока обе не зазевали. И только в половине двенадцатого явилась Мария. Была она воодушевленной и радостной. Владика даже снова, второй раз за день, причем по отношению к разным женщинам, уязвила ревность. Впрочем, Стоичкова ничего не скрывала: «Меня пригласила Лера, жена твоего Вилена, представете? Мы с ней заедно ходили на парад на модели в ваш ГУМ».