Буря Жнеца. Том 2 - Стивен Эриксон

Маг еще мгновение вглядывался в Йан Товис, а потом снова откинулся на спинку кресла и смежил веки.

Странник помилуй, он весь вечер так будет?

– Не понимаю, о чем он, – сказала Йан Товис, но было видно, что от слов Смрада ей не по себе. – Вы же чужеземцы, откуда вам знать про шайхов? О нас и в летерийских летописях почти ни слова.

– Итак, Сумрак, вы собираетесь провозгласить себя королевой шайхов, – подытожила Тавор. – Значит ли это, что вы также объявите остров независимым?

– Да.

– Пойдете ли вы при этом на переговоры с нами?

– Чем раньше мы договоримся, чтобы вы убрались с острова, тем лучше. В том числе и для вас.

– Это как?

– Дело в беженцах, адъюнкт, – подал голос маг по имени Непоседа. – Стая ведьм и колдунов. В основном падаль, способная только портить воду да насылать чиреи, понос и прочую гадость. Однако, собравшись вместе, они могут сотворить и что-то более неприятное…

Шурк Элаль вгляделась в странного гостя. Падаль?

– Да, от них могут быть неприятности, – подтвердила Йан Товис.

– То есть спасать их всех было без толку? – хмыкнул Гальт.

– Почему, солдат? Толк был. Просто благодарность, как и все в этом мире, со временем проходит. Особенно когда ощущаешь себя должником.

Гальт скривился, потом похлопал Йедана Деррига клинком.

– Тебя еще нужно удерживать? – спросил он.

Бородатый воин ответил не сразу.

– Это уж как моя королева решит.

– Последний приказ отменяется, – сказала Йан Товис. – Разберемся с Бруллигом позднее.

Бруллиг вскочил.

– Да уж, демоново отродье, ты разберешься!.. Адъюнкт Тавор Паран, обращаюсь к вам за покровительством. Я с самого начала сотрудничал с вами, за это вы обязаны сохранить мне жизнь. Переправьте меня на материк, если угодно, – лишь бы подальше от этой бабы!

Шурк Элаль улыбнулась. Вот уж чего ты не заслужил, Бруллиг, так это снисхождения. Странников бздеж тебе, а не снисхождение.

– Шайх Бруллиг, – резко и холодно ответила Тавор, – ваше содействие учтено, выражаю вам благодарность. Однако, если не ошибаюсь, наши маги защитили – и продолжают защищать – этот остров от наступления льда, так что мы квиты. Посему, в знак уважения к королеве, силы Малазанской империи не задержатся здесь сверх необходимого.

Бруллиг побледнел.

– Но как же лед?! Если вы уйдете…

– Скоро лето, и беда растает. Буквально.

– Так что же вас здесь до сих пор удерживает? – удивилась Йан Товис.

– Нам нужен лоцман, который проведет нас по реке в Летерас.

Все снова замолчали. Шурк Элаль так увлеклась мученической физиономией Бруллига, что не заметила, как все взгляды обратились к ней. Веселость пропала. О чем там говорила адъюнкт? Кажется, про реку и Летерас…

И про лоцмана, который станет проводником малазанского флота.

– Откуда вонь? – вдруг спросил Непоседа.

– Да Странник небось бзднул, – угрюмо отозвалась Шурк.

Мама обожала его руки. Руки музыканта. Руки скульптора. Руки художника. Увы, руки принадлежали кому-то другому, ведь канцлер Трибан Гнол не обладал нужными талантами. И все же его любовь к своим рукам, пусть и омраченная насмешкой – физический дар без должного применения, – с годами росла. Руки стали в каком-то смысле его шедевром. Погруженный в мысли, он следил за их движениями, исполненными грации и изящества. Ни одному художнику не заполучить истинной красоты этих бессмысленных орудий, и с такой мрачной оценкой он давно уже примирился. А теперь совершенство ушло. Целители сделали, что могли, но Трибан Гнол замечал искажение, портящее когда-то идеальные линии. Он все еще слышал, как щелкают кости в пальцах, предавая все, что любила и втайне боготворила мама.

Отец, конечно, только посмеялся бы. Угрюмым хриплым смехом. Ну, то есть не его настоящий отец. Просто мужчина, который управлял домом с тупоголовой мрачной жестокостью. Он знал, что любимый сын жены рожден не от него. Руки у отца были толстые и неуклюжие – и по злой иронии, в этих дубовых орудиях жил талант художника. Нет, идеальные руки достались Трибану Гнолу от любовника матери, молодого (такого молодого в то время) консорта, Турудала Бризада, человека, который был кем угодно, только не тем, кем казался. Всем и ничем.

Мать наверняка одобрила бы сына, нашедшего в консорте – собственном отце – идеального любовника.

Таковы были грязные причуды дворцовой жизни при короле Эзгаре Дисканаре – все это теперь казалось старьем, позабытым, горьким, как пепел на губах Трибана Гнола. Консорт ушел, но и остался. Ушедшее, возможно навсегда, прикосновение, консорт, чье существование стало эфемерным, как его безвременная красота.

Эфемерным, да. Как все, что бывало когда-то в этих руках; как все, что перебирали эти длинные, тонкие пальцы. Он понимал, что жалеет себя. Старик, который уже не надеется никого привлечь.

Его окружали привидения, цветные пятна, которые окрашивали когда-то его шедевры, слой за слоем, – нет, только единственный раз его руки обагрились кровью по-настоящему: в ночь, когда он убил отца. Остальные умирали без его непосредственного участия. Туча любовников, предавших его так или иначе, совершив простое, ужасное преступление, – они недостаточно его любили. А теперь, как скрюченный старикан, он затаскивал в постель детей, затыкал кляпом рот, чтобы заглушить крики. Насиловал. Наблюдал, как работают его руки – неудавшийся и неудачный художник, пытающийся достичь совершенства, но разрушающий все, к чему прикасается.