Дворец наслаждений - Паулина Гейдж

Когда-то я жила в этом здании, в одной комнатке с Гунро. Мне не нужен был свет, чтобы найти фонтан или дорожку, ведущую к моим дверям. Я взглянула вверх. Над черными очертаниями крыши светили все те же звезды. Тот же ветер шевелил траву у меня под ногами и доносил запахи духов и специй. Если бы я пришла сюда днем, то все было бы для меня вполне реальным, но сейчас, в этой теплой тьме, окруженная какими-то неясными тенями, которые я немедленно узнавала, впитывая знакомый воздух гарема ноздрями, ступнями босых ног, всей кожей своего тела, наполняя чувства давно забытыми ощущениями, я на какое-то мгновение словно обезумела. Управляющий остановился перед дверью, из-за которой широким потоком струился яркий желтый свет.

— Хранитель дверей ждет тебя, — сказал он и, повернувшись, ушел.

Я ступила в полосу света.

Он почти не изменился. Я и прежде не могла определить его возраст, ибо двигался он с легкостью юноши; впрочем, и сейчас лишь более глубокие морщины вокруг живых черных глаз и плотно сжатых губ говорили, что прошло уже семнадцать лет. Он встал, и я, словно зачарованная, медленно подошла к нему. На нем была его обычная голубая юбка и черный завитой парик до самых плеч. Руки от локтей до запястий украшали тяжелые золотые браслеты, на тонких пальцах красовались кольца. Он улыбнулся.

— Приветствую тебя, Ту.

— И я приветствую тебя, Амоннахт, — шепотом ответила я, склоняясь в низком почтительном поклоне. Самый влиятельный человек в гареме, он отвечал за то, чтобы сотни женщин жили в достатке, мире и согласии, и держал ответ только перед самим фараоном. Стоило ему захотеть, и любая наложница могла стать царской фавориткой… или быть сброшенной вниз, где о ней уже никто никогда не вспоминал. Я ему нравилась, и из любви к своему царственному господину он часто способствовал моим встречам с фараоном, полагая, что, оставшись мною доволен, царь окажет и ему какую-либо милость. Но я принесла ему одни несчастья. Я не оправдала надежд Амоннахта, хотя именно он по приказу фараона принес мне воды, когда я умирала в темнице, а потом держал мою голову в своих руках и утешал меня. Я не заслуживала такого обращения.

— Я не успела поблагодарить тебя за доброту, когда мы виделись в последний раз, — быстро заговорила я, — и за то, что ты взял на себя труд передать статуэтку Вепвавета в тот дом, куда унесли моего сына. Благодаря тебе я и нашла его. Я принесла тебе одни разочарования, прости меня. Все эти годы меня мучила мысль, что я тебя так и не поблагодарила.

— Подойди, Ту, — сказал он. — Сядь. Я просил принести сюда немного еды. Уже поздно, но ты, верно, голодна. Я не ожидал, что тебя так быстро найдут.

Я послушно села, все еще находясь во власти видений прошлого, и мне казалось, что это не мы говорим, а кто-то другой, в другое время.

— Разочаровала ты меня или нет, это уже не имеет значения, — сказал Амоннахт, закидывая ногу на ногу. — Не спорю, я считал тебя самым крупным своим провалом и очень печалился не только о твоей судьбе, но и о своей ошибке, когда стало ясно, что я не смог правильно тебя оценить. Я выполняю свой долг перед моим господином и служу ему, не жалея сил, и, когда я увидел, как огорчила его вся эта история, я-был безутешен. — Он расправил складки на своей голубой юбке. — Царь велел казнить тебя, а потом вдруг передумал и сказал, что решил помиловать, и я с радостью бросился к тебе, чтобы сообщить эту новость.

— Ты мог бы прислать управляющего.

— Я же сказал тебе, что очень обрадовался. Несмотря на твое страшное преступление и твою возмутительную неблагодарность по отношению к Единственному, ты мне по-прежнему нравилась. Почему, я и сам не знаю.

— Потому что я была не такой, как все, — ответила я. — Потому что отказалась стать одной из овец владыки. Потому что не позволила отшвырнуть себя в сторону, когда родила от него ребенка.

— А ты мало изменилась, как я погляжу, — сказал он. — Все такая же заносчивая и острая на язык.

— Нет, Амоннахт, — ответила я, — за время ссылки я научилась терпению и получила очень много горьких уроков. Я научилась любить мщение.

Он молча, спокойно и пристально смотрел на меня, я отвечала ему прямым и смелым взглядом, и постепенно мое чувство растерянности начало таять. Мне было уже не шестнадцать лет, и теперь и светлая комнатка, и запах свежей травы, и неумолчный шепот фонтана, и этот человек, который сидит напротив, задумчиво разглядывая меня, все начало становиться ясным, понятным и привычным. Где-то, в одном из этих огромных зданий, спит Гунро, но это уже не та Гунро, которую помнила я. В царских покоях спит Аст. Так ли она по-прежнему прекрасна? А Аст-Амасарет, эта хитрая и загадочная чужестранка, которая знала все, что происходило в стране, ибо выведывала это у своего мужа фараона, жива ли она? В этом месте время не останавливало свой бег, как в те бесконечные годы в Асвате. Время не захлестнуло меня своей петлей, и прошлое было потеряно для меня навеки.

Я наклонилась вперед, чтобы задать Амоннахту еще один вопрос, но в это время в комнату бесшумно вошла служанка и, поклонившись хранителю, поставила передо мной поднос. От лукового супа шел пар, горячий черный хлеб сочился маслом, два куска жареной гусятины распространяли соблазнительный запах чеснока, на свежих листьях молодого салата блестели капельки воды, и ко всему этому — еще редис и мята. Служанка достала салфетку и, что-то пробормотав, осторожно расстелила ее на моих грязных коленках. Затем она протянула мне чашу для рук, в которой плавал розовый бутон. Когда я прополоскала пальцы, она налила в глиняную чашку какую-то коричневую жидкость, поставила ее возле меня и встала за моим стулом, ожидая распоряжений. Но Амоннахт махнул рукой, и служанка, поклонившись, бесшумно выскользнула из комнаты. Я взяла чашку в руки и вдруг почувствовала, как к горлу подступают слезы.

— Пиво, — хрипло сказала я. — Я вижу, ты не забыл, как я любила напиток своей деревенской юности.

— Я же отличный хранитель, — спокойно ответил он. — Я никогда не забываю, что доставляет удовольствие наложницам фараона. А теперь ешь и пей. Еду уже проверяли.

И тогда, вспомнив, что в этом роскошном месте, где роскошь принималась как само собой разумеющееся, всегда кипели самые низменные страсти, я помрачнела. Я сидела, держа чашку обеими руками, и смотрела на Амоннахта.

— Почему меня привели сюда, в комнату, а не швырнули на тюфяк под скамейкой на кухне? — спросила я. — Это царевич велел так сделать, чтобы мне было больнее?

Амоннахт не шевельнулся, только провел накрашенным ногтем по бровям.

— Я видел тот список, что ты передала царю после ареста, — сказал он. — Повелитель тогда спросил меня, не знаю ли я этих людей лучше, чем он, или, может быть, до меня доходили какие-нибудь слухи. Он был очень расстроен. Он приговорил тебя к смерти, и все же сомнение не покидало августейшее сердце. Я ответил, что, к сожалению, ничего о них не знаю и не считаю, что имена этих людей ты перечислила нарочно, желая им отомстить, еще не зная, в чем тебя обвиняют. Из чувства милосердия Единственный приказал отложить твою казнь, чтобы провести расследование. Он сказал, что если тебя казнят, а потом выяснится, что ты была права, то воскреснуть ты уже не сможешь, а он совершит тяжкий грех перед лицом Маат.