На пике века. Исповедь одержимой искусством - Пегги Гуггенхайм

После вечеринки я сказала Максу, что это был charmante soirée[51], и с тех пор мы всегда называли дикие вечеринки со скандалами charmantes soirées. В Лиссабоне было замечательное кафе под названием «Золотой лев», куда мы ходили есть морепродукты. Иногда мы там встречали Макса с Леонорой. Она относилась ко мне без особого дружелюбия, поэтому я была немало удивлена, когда в один прекрасный день она привела ко мне в номер Макса и странным образом попыталась передать его мне.

Вскоре после этого Леонора легла в госпиталь с операцией на груди. Макс целыми днями был с ней и уходил вечером, когда к ней приходил мексиканец, к тому времени уже ее муж. Один раз я навестила ее сама и тогда еще отчетливей осознала, насколько сильно Макс ее любит. Они целыми днями читали и рисовали вместе, и между ними царила полная идиллия. С ней он был абсолютно счастлив и несчастен все остальное время. Леонора подружилась с Кей, которая лежала в той же лечебнице c гайморитом. Леонора не могла решить, хочет ли она вернуться к Максу или остаться с мужем. Она никогда не могла понять, чего хочет от жизни. Ей как будто все время нужен был кто-то, кто сможет ее загипнотизировать и заставить принять решение. Она была чрезвычайно податлива и восприимчива к внешнему влиянию. В конце концов Кей убедила ее остаться с мексиканцем. Поскольку тот изначально был другом Макса, Макс сильно переживал из-за такой подлости. Он стал презирать мексиканца и все время издевался над ним и называл его homme inférieur[52]. Они втроем часто оказывались вместе, в чем, вероятно, было мало приятного. Мне кажется, Леонора не хотела ни того ни другого. Я помню один эпизод, когда она предпочла им обоим какого-то своего знакомого тореадора. Она понимала, что их отношения с Максом закончены, потому что она больше не хотела быть его рабыней, а никакой другой жизни с ним быть не могло. Леонора была красива; мне как никогда раньше бросилось это в глаза, когда я увидела ее на больничной койке. У нее была алебастровая кожа, грива черных волнистых волос, рассыпанных по плечам, огромные, немыслимые черные глаза с густыми черными бровями и вздернутый нос. Она обладала чудесной фигурой, но всегда намеренно одевалась очень плохо. Это имело некоторое отношение к ее сумасшествию. Она только что вышла из психиатрической больницы, где провела в заточении несколько месяцев — гораздо дольше, чем ей потребовалось для поправки. Она написала о своих злоключениях, и они были поистине кошмарны. Одному богу известно, как она выбралась из этого места, но потом она встретила в Лиссабоне мексиканца, который взял ее под свое крыло. Он опекал ее, словно отец. Макс всегда был ребенком и совершенно не годился на роль отца. Мне кажется, именно отец был нужен Леоноре больше всего: тот, кто даст ей чувство стабильности и не позволит снова сойти с ума.

Когда Леонора выписалась из госпиталя, Макс умолял ее не возвращаться к мексиканцу, но она ответила, что должна оставаться с ним до своего отъезда в Америку. Макс зарезервировал для нее место на «Клиппере», но, когда она сказала ему это, он так пал духом, что решил покинуть Лиссабон и поехать с Лоуренсом в Монте-Эшторил, где тот снял комнаты для себя и детей. Разумеется, я тоже поехала с ними. Поскольку мы ждали «Клиппера», мы не имели представления, как долго нам придется жить в Португалии, а побережье для детей подходило куда лучше, чем столица.

В первую же ночь в Монте-Эшторил моя жизнь с Максом возобновилась. Я искала Лоуренса, чтобы пожелать ему спокойной ночи, и в коридоре встретила Макса. Я спросила у него номер комнаты Лоуренса. Он отправил меня в двадцать шестую — его собственную. Разумеется, спокойной ночи я тем вечером Лоуренсу не пожелала.

С этого момента проблемы начались по новой. Макс постоянно ждал звонка от Леоноры. Она часто приезжала и проводила с ним день, и я чувствовала себя такой оскорбленной, что потом сутками не разговаривала с ним. За пять недель нашей жизни в Монте-Эшторил эта ситуация успела повториться несколько раз в разных вариациях.

Однажды вечером мы с Лоуренсом поехали ужинать в Лиссабон и в «Золотом льве» встретили Леонору. Между нами произошла жуткая сцена, и я сказала ей либо возвращаться к Максу, ведь ему только этого и надо, либо оставить его в покое со мной. Она ответила, что виделась с ним только из жалости и не имела понятия о наших отношениях и что теперь точно больше его не тронет. В поезде по пути обратно я умоляла Лоуренса спасти меня от Макса, но он сказал мне, что Кей предостерегла его от вмешательства в мою личную жизнь, иначе я потом буду во всем его винить. В отчаянии я бросилась в другое купе и сошла на следующей станции, откуда вернулась в Лиссабон и сняла номер в «Франкфорт-Росиу». На следующий день я позвонила Лоуренсу и сказала, где я. Он испытал большое облегчение.

Когда Лоуренс обнаружил, что меня не было в поезде, он вытащил Макса из кровати, привел на станцию и заставил с ним ждать последнего поезда. Он сказал Максу: «Это твое дело. Ты должен ждать этого поезда». Когда я рассказала Максу о своей ссоре с Леонорой, он так расстроился, что я в письме попросила ее не прекращать свои визиты. Но она больше не приезжала. Вероятно, причиной тому был ее муж.

Все время, что мы провели в Португалии, Лоуренс вел себя с Кей как ангел. Когда она болела и лежала в госпитале, она то и дело поручала ему отправлять телеграммы своему другу. Это стоило сотни escudo, и Лоуренс не только отправлял их, но еще и сам за них платил, даже когда у нас всех стали кончаться деньги. Кей боялась, что ее другу не удастся попасть в Соединенные Штаты. По пути с ним приключилось несколько происшествий: его корабль захватили, и его не пускали в страну без выкупа в пятьсот долларов. Кей спросила у Лоуренса, не смогу ли я дать ей денег взаймы; я не смогла, и тогда она заставила написать его матери. Миссис Вэйл не знала об их разрыве и одолжила им часть этой суммы. Меня взбесило, что Лоуренс ведет себя с Кей как шелковый, тогда как она всячески настраивала его против меня во время нашего развода, и я сильно поругалась с ним из-за этого. Макс, ненавидевший мексиканца лютой ненавистью, не одобрял гуманного поведения Лоуренса и пытался ему внушить, как сладка месть.

Наша жизнь в отеле проистекала странно. За маленькими детьми приглядывали Лоуренс, Пегин и старшая дочь Кей, а сама Кей оставалась в Лиссабоне и приезжала только на день по воскресеньям. У нас был длинный стол посередине столовой отеля. Я сидела во главе между Лоуренсом и Максом. За ними по обе стороны стола сидели шеренги детей, состоявшие из Синдбада возраста восемнадцати лет, Пегин — шестнадцати, Жаклин — шестнадцати, Бобби, он же Шерон — четырнадцати, Эппл — одиннадцати, Кэти — семи и Кловер — двух. Никто не знал, чья я жена и какое отношение к нам имеют Леонора и Кей. Нам постоянно задавали крайне неловкие вопросы. В отеле работал портье, которого Лоуренс окрестил Эдуардом Седьмым из-за его сходства с королем. Он обладал столь большим тактом, что, когда я однажды позвонила из Лиссабона сообщить, на каком поезде я приеду, он понял мое затруднение и, не зная, кому именно я хотела передать сообщение, вошел в столовую и обратился одновременно к Лоуренсу и Максу: «Мадам прибудет на девятичасовом поезде».