На пике века. Исповедь одержимой искусством - Пегги Гуггенхайм

Макс обладал странным даром предвидения, или, скорее, «предрисования». Он все время изображал другие страны прежде, чем там оказывался. Он рисовал Дальний Восток задолго до того, как впервые туда приехал, как и Америку. Все думали, что он написал Окаменелый лес на западе США, но на самом деле он написал его в лагерях Франции.

Все время, что мы провели в Португалии, Макс тосковал по Леоноре, а Лоуренс тосковал по Кей. Мы часами сидели в маленьком английском кафе с видом на море и гадали, уедем ли мы когда-то отсюда. Их несчастный вид удручал меня, и я страдала сама. Очень нелепо, что мы были совершенно неспособны друг друга утешить.

Однажды среди белого дня мне явился дух Джона Холмса и прижег мне шею в двух местах. Он велел мне бежать от Макса Эрнста и предостерег, что я никогда не буду с ним счастлива. От этого видения у меня как будто открылись стигмы. Если бы только я послушалась Джона! Но моя судьба — гнаться за невозможным. Невозможное завораживает меня, и все простые вещи в жизни теряют ценность.

Макс не мог получить визу Тринидада, а «Панамериканские авиалинии» без нее не продавали ему билет. Я отправила одну за другой несколько телеграмм в Англию, и Герберт Рид позаботился о том, что ему незамедлительно дали эту визу.

В конце концов 14 июля 1941 года «Панамериканские авиалинии» посадили нас на американский «Клиппер». Нас было одиннадцать: один муж, две бывшие жены, один будущий муж и семеро детей.

Полет на «Клиппере» прошел очень скучно, не считая того часа, который мы провели на Азорских островах, где я купила себе огромную шляпу, в которой меня уговорили сфотографироваться репортеры по прибытию в Нью-Йорк. Худшей частью поездки стали невыносимо жаркие полдня на Бермудах. Здесь обыскали весь наш багаж, а все книги и письма прочитали цензоры. Нас отдельно допросила британская разведка об обстановке во Франции. Мы все говорили совершенно разное, что их, должно быть, насторожило. Детей укачало в полете; их рвало в бумажные пакеты, у них все время выпадали брекеты, которые мы им поставили для выпрямления зубов. Макс ужасно поссорился с Пегин, пока для нас готовили постели, потому что он решил, будто у него обманом отняли его спальное место. Чтобы уладить конфликт, я забрала Пегин к себе, а Макс занял ее кровать. Небо ранним утром было потрясающее, словно с картины Танги. Оставшуюся часть поездки мы не видели ничего, кроме океана. В какой-то момент мы пролетели над американским кораблем, который вез в Нью-Йорк Леонору и ее мужа. Во время полета мы сидели в удобных креслах, ходили по трем салонам «Клиппера» и пили виски.

Перед посадкой Макс предложил мне оставить семью и снять комнату вместе с ним. Мать Лоуренса заняла большие апартаменты в отеле «Грейт-Нортерн», куда пригласила нас всех как своих гостей. Как только мы прилетели, она отдала мне деньги за проезд Лоуренса, Кей и их детей.

Первое, что мы увидели в Америке, был пляж Джонс-Бич. С такой высоты он смотрелся очень красиво. На борту «Клиппера» было примерно сорок человек, когда мы вылетали, и еще тридцать подсело на Бермудах. Казалось, мы единственные, кого по прилету окружила пресса. Нас без конца фотографировали и задавали миллион глупых вопросов. Нас встречало множество друзей, а также Джимми — сын Макса, который был в Америке уже четыре года, и, конечно же, Путцель. Он сообщил мне, что моя коллекция прибыла в целости и сохранности. У Джимми были огромные голубые глаза, как у Макса, и тонкая фигурка миниатюрной статуэтки. Буквально в тот момент, когда они здоровались, Макса задержали офицеры и запретили разговаривать с сыном. Прессе удалось сделать великолепный снимок, который появился в газетах. Оказалось, что «Панамериканские авиалинии» не могут взять на себя ответственность за въезд гражданина Германии на территорию Соединенных Штатов без слушаний. Я предложила залог, но это не сработало. Бедного Макса увезли. Я услышала от сотрудников, что последний корабль уже отплыл на остров Эллис, и Максу предстоит провести ночь в отеле как гостю «Панамериканских авиалиний» под охраной детектива. Ему не позволялось ни с кем говорить, но они сказали, что сообщат мне, куда его отвезут, а дальше я уже могу взять все в свои руки.

Я последовала за Максом в «Белмонт-Плаза» и сняла там номер. Я звонила ему каждые полчаса. На третий раз он сказал мне, что детектив разрешил нам встретиться в баре отеля, известном как «Стеклянная шляпа». Я пришла туда с Путцелем, и мы выпили вместе с Максом. Потом детектив, который обращался ко мне как к сестре Макса, предложил нам всем поужинать в номере Макса. Мы сказали, что лучше бы поужинали где-нибудь еще, и он дал свое согласие. Он шел за нами по улице на уважительном расстоянии и отказался присоединиться к нам за ужином, сев один за барной стойкой маленького ресторана.

Было очень странно впервые за четырнадцать лет приехать в Нью-Йорк и ходить по нему под наблюдением детектива. Первым человеком, которого мы встретили, стала Кэтрин Ярроу, подруга Леоноры, которая организовала ее побег из Франции и сама привезла ее в Португалию. Макс был на нее так зол, что отказался пожимать ей руку и чуть не устроил скандал. После ужина детектив предложил нам пойти в Чайнатаун, но мы предпочли бар «Пьерс». Он сказал нам, что мы попусту тратим деньги, и попытался нас отговорить. Ни с того ни с сего он потрепал меня за подбородок и произнес: «Пегги — чудесная девочка». Когда мы вернулись в «Белмонт-Плаза», он спросил у Макса, не хочет ли он заночевать вместе с сестрой, и заверил, что нам ничего не грозит: он будет всю ночь сидеть у двери с револьвером в кармане и охранять не только Макса, но и правительственного агента в комнате напротив. Испугавшись, я отказалась от этого предложения, и на следующий день детектив рано утром известил меня по телефону, что пора ехать на остров Эллис. Он извинился за то, что прошлым вечером не понял, кто я такая, но я никогда так и не узнала, что он имел в виду. Ему приглянулись пятицентовая соломенная шляпа и трость, которые Макс купил на Азорских островах, и он с радостью принял их в подарок на прощание. На пароме он передал нас в руки представителя «Панамериканских авиалиний».

Нас сопровождал Жюльен Леви, дилер Макса в Америке, который был готов при необходимости свидетельствовать на слушаниях. Как только мы сошли на берег, Макса увезли и посадили под замок. Следующие три дня я с девяти утра до пяти вечера дежурила на острове в ожидании, что меня вызовут как свидетеля на слушания по делу Макса. Я чуть не сошла с ума от страха, что его отправят обратно в Европу. Я не могла говорить с ним по телефону, поскольку сама была на острове Эллис, но он сам мог звонить мне в любое время. Я ходила по всем местным гуманитарным организациям и передавала ему маленькие ободрительные записки. Жульен попросил помочь своего дядю, главу муниципального совета в Нью-Йорке, но в общем-то ничего нельзя было поделать, кроме как терпеливо ждать. Как назло, за полчаса до прилета «Клиппера» к берегу пристало испанское судно, и пятьдесят человек с него стояли в очереди перед Максом. Жюльен приходил со мной в первые два дня и помогал мне скоротать тоскливые часы ожидания. Я не видела его много лет, и за это время он сильно изменился. Он стал обаятельным, интересным собеседником. Теперь он внушал куда больше симпатии, чем в молодости, когда женился в Париже на старшей дочери Мины Лой. Он много рассказывал мне про Америку. На третий день ему не позволили прийти дела, поэтому мне пришлось отправиться одной. Жюльен поинтересовался, не нужно ли ему найти для Макса девушку. Как выяснилось позже, его предложение было пророческим, но тогда я ответила, что в этом уже нет нужды. Судя по всему, он не знал, что я влюблена в Макса, или же таким образом пытался выяснить, какие нас связывают отношения.