Большое зло и мелкие пакости - Татьяна Устинова

Покосившаяся лавочка и черные столбы от другой напротивоположной стороне тротуара, пятнистого от вытаявшего снега. Муниципальнаяпрограмма “Маленькая Москва” до двора, в котором проживала потерпевшая Суркова,так и не дошла. Кучки собачьего помета на осевших сугробах. Жестяной кусокводосточной трубы с нелепо задранным краем. Размытый прямоугольник желтогосвета из квартиры на первом этаже лежит поперек дорожки, с которой съехалкапитан Никоненко. Орет ребенок. Стучат кастрюли. Матерится мужик. Строчитавтомат в телевизионной стрелялке — тонкие стены, хилые рамы, все слышно.

Хрущевки, в которых предполагалось жить при коммунизме.

“Новое поколение советских людей будет жить при коммунизме”— так учили в школе на уроках обществоведения.

Довольно далеко, под ртутным светом единственного на весьдвор фонаря мелькнула коричневая плащевая спина, и капитан сообразил наконец,что его насторожило.

Коричневый плащ.

Коричневый плащ, твою мать!..

Он бросился за ним, как Буран, наконец-то распознавший чужуюсобаку. Он знал, что не догонит — плащ был далеко, у самого выхода со двора, ана улице, выходящей к метро, шансов у капитана нет никаких.

Наверное, каждый второй из собиравшихся жить при коммунизмеи застрявших в хрущевках обязательно имел коричневый плащ, символ времени, такчто, может быть, и не стоило нестись, поминутно оскальзываясь на скользкойдорожке, но Никоненко знал совершенно точно, что это именно тот плащ, которыйбыл ему так нужен.

Ему повезло. Выскочив на улицу, он отчаянно завертел головойи еще раз увидел его — у самого входа в метро. Капитан ринулся за ним, икакие-то барышни порскнули в разные стороны — он бежал слишком быстро и слишкомправильно, за автобусом так никто не бегал. В переходе он попал в серединупотока, поднимавшегося из кромешного подземного ада ему навстречу.

— Гляди, куда прешь, козел!.. — Здоровенный поддатый мужикпхнул его в плечо, так, что пришлось схватиться за влажные виниловые перильца,старуха оглянулась с неудовольствием и покрепче перехватила тощую сумчонку.Девушка посторонилась, уступая дорогу, подросток поправил в ухе плеернуюзатычку.

Он воспринимал все окружающее, как волк — так остро, чтозвенело в ушах и резало глаза.

Да где ты, черт тебя возьми?! Ты должен попасться мненавстречу, если зашел с той стороны, где вход, а не пер напролом, как я!

Волк видел и слышал гораздо острее, чем человек, и волкзасек его.

Коричневая спина была у самого эскалатора, за грязнымистеклянными дверьми с судьбоносной надписью “Нет выхода”.

Выхода действительно нет. Нет. Нет.

Пот тек по спине и скатывался за ремень джинсов.

Продравшись через толпу, капитан ринулся к эскалатору,оттолкнул эскалаторную бабульку, всколыхнувшуюся ему навстречу, прыгнул наребристую ленту, слыша за спиной отчаянную ругань и свистки оскорбленнойбабульки. Коричневой спины впереди не было. Чуть не падая, он вывалился сдвижущейся ленты и понял, что опоздал — поезд, покачиваясь и характерно гудя,набирал скорость, и прямо перед никоненковским носом за стеклом синих двереймелькнула вожделенная коричневая спина.

Капитан выматерился и вытер пот, застилавший глаза.

— Да вот он, вот этот самый!.. Ну вот, вот!..

Капитан выдохнул остатки азарта и собственное разочарованиеи медленно обернулся.

Оскорбленная в лучших чувствах эскалаторная бабулькавозмущенно тыкала в него пальцем, за ней телепался лопоухий сержантик сгрозно-равнодушным лицом.

— Документы ваши, — скучливо сказал он, подойдя, — давайте,давайте документы!

Никоненко достал из внутреннего кармана удостоверение.

А может, и не тот плащ… Мало ли их, плащей этих!

Мог Сидорин вернуться из метро или нет? Зачем он тогдауходил? Подозревал слежку? Где переоделся? В руках у него ничего не было.Может, под курткой?

— Извините, товарищ капитан.

— Да ладно…

— Помощь не нужна?

Какая там помощь!

— Спасибо, сержант.

Он выбрался из метро и пошел к своей машине.

Упустил ты зверя, капитан. И не утешай себя тем, что плащвполне мог оказаться безобидным и к делу непричастным. Так же, как и ты, плащувидел, что в подъезд входит Сидорин, и так же, как и ты, решил визит отложить.

Два вопроса.

Первый: засек ли он капитана?

Второй: мог ли это быть все тот же Сидорин?

Мотивов по-прежнему никаких.

Никоненко дошел до своих “Жигулей”, уселся и, морщась,подвигал ногой в мокром ботинке. И ноге противно, и на душе погано. К Сурковойон сегодня не пойдет.

Он вставил ключ в зажигание, и тут в его кожаную спинууперлось что-то твердое, и бестелесный голос прошелестел за спиной:

— Не пугайтесь.

* * *

— А если бы я вас застрелил к чертям собачьим?! А?! Что ещеза фокусы?! Что вы себе позволяете на самом деле?! Что вы о себе возомнили,вашу мать?! Что вам все можно?!

Он бушевал так уже довольно долго, распаляя себя и не зная,что именно скажет, когда бушевать станет уже бессмысленно.

Он орал, а она смотрела в окно, только костистый кулакподрагивал на черной обшивке сиденья.

Не такая уж ты, матушка, Снежная Королева. Морда ледяная, акулачок-то дрожит.

— Выметайтесь из моей машины, — приказал он, внезапноостановившись, — у вас своя есть.

— И вам не интересно, зачем я влезла в вашу? — спросила онахолодно.

— Представьте себе, нет, — любезно ответил он, — хотитепризнание написать, приходите на Петровку. А теперь выметайтесь, живо!

— Игорь Владимирович, — проговорила Алина спокойно и впервый раз за все время посмотрела на него, — давайте уже поговорим. Считайте,что я прочувствовала всю глубину вашего гнева и осознала собственноеничтожество. Теперь вы должны спросить меня, что именно мне от вас нужно.

От ее тона он рассвирепел снова, теперь уже по-настоящему.

— Я никому и ничего не должен. Особенно тем, кто проходит уменя по делу о стрельбе и убийстве. Вылезайте, я еду домой.

Она не шелохнулась.

От злости он плохо соображал, но в эту минуту он такненавидел ее, что, пожалуй, мог бы вышвырнуть на асфальт. Он даже представилсебе, как она плюхнется в грязную талую воду, прямо на живот, на щегольскуюнорковую тужурочку, и очки слетят с высокомерного носа и, может, дажеразобьются. Если повезет.