Горячий снег - Юрий Бондарев

– Осмотрим батареи, потом сообразим, что и как, -сказал Кузнецов и, придвинувшись на несколько шагов по ходу сообщения, произнесчужим голосом: - Орудие Чубарикова… Чего не пойму: как они этот танк незаметили?

– Тоже не пойму. Я открыл по нему огонь, когда увиделего уже перед бруствером, - вслух подумал Уханов. - Ранило, похоже, тут всех -до тарана.

– Я видел, когда ты открыл огонь.

Они подошли ближе.

Это место раньше называлось огневой второго орудия, тойпозицией младшего сержанта Чубарикова, на которой Кузнецов, застигнутый первойтанковой атакой, начал бой утром. Но сейчас ее невозможно было назватьпозицией. Черно-угольная, сгоревшая широкая громада танка, подмяв, сдвинув сплощадки покореженное, косо сплюснутое стальными гусеницами орудие, чуждо истрашно возвышалось здесь, среди развороченных брустверов, торчащих из земливаленок, клочков шинелей, ватников, разломанных в щепки снарядных ящиков. Никтоне успел отбежать от орудия…

Все было исковеркано, опалено, неподвижно, мертво, и густонесло горьким запахом окалины, въевшегося в землю и снег пороха, обгоревшейкраски. Ветер одиноко свистел, играя, копошился в пробоинах давно выстуженногоморозом, полусорванного, закрученного спиральными кольцами щита, который,прикасаясь к обмотанной какими-то грязными тряпками гусенице, осторожноскрежетал, вызывая одиноким железным дребезжанием озноб в спине.

И от накаленного морозом черного металла танка, отраздавленного орудия дохнуло жестким холодом смерти.

"Как здесь все произошло? Почему они не успеливыстрелить?"

Кузнецов с перехваченным удушьем горлом, с ощущением своейвины - зачем он ушел от орудия? - хотел понять, как сложились в смерть тегибельные секунды, когда он вместе с Зоей стрелял по танкам на позицииДавлатяна, силился представить, пытались ли они стрелять в те последние секундыперед смертью, представить их лица, их движения в момент нависшей надбруствером пылающей громады танка.

А он лишь издали видел гибель расчета. И ничего не могсделать. Те молниеносные секунды мгновенно стерли с земли всех, кто был здесь,людей его взвода, которых он по-человечески не успел узнать: младшего сержантаЧубарикова, с наивно-длинной, как стебель подсолнуха, шеей, с его детскимжестом, когда он поспешно протирал глаза: "Землей вот запорошило"; иделовито точного наводчика Евстигнеева со спокойно-медлительной спиной,извилистой струйкой крови, запекшейся возле уха, оглушенного разрывом:"Громче мне команды, товарищ лейтенант, громче!.."

Он еще помнил их взгляды, голоса, они звучали в нем, какбудто гибель их обманывала его и он должен был опять услышать их, увидеть их… Иэто, казалось, должно было произойти потому, что он не успел сблизиться с ними,понять каждого, полюбить…

У Кузнецова замерзло лицо, замерзли руки, и с почтисамоуничтожающим осуждением того, что произошло, того, что не в силах был тогдапредотвратить, остановить, он хотел знать это последнее, что случилось здесь,что объяснило бы все.

Но то, что он видел на огневой, -оставшееся от его расчета,лишь угадываемое, неясное, темное, заваленное землей, то, что не нужно было ужехоронить, - окатывало его смертным молчанием. Никто не мог ответить, кроме них.А их уже не было… Только под ветром чуть слышно позванивало, дребезжало:загнутый кольцами щит орудия прикасался и отталкивался от железной гусеницытанка.

Кузнецов поднял озябшее лицо. Внезапно за спиной раздалсявизгливо-скребущий звук лопаты. Звук был четок, резок в тишине. Уханов, темнеяфигурой среди зарева, сгибался и разгибался в нише для снарядов, ударял лопатойв землю.

Кузнецов тихо подошел, посмотрел. Уханов откапывал в навалеземли ничком распростертое в нише, вдавленное человеческое тело, цепкообхватившее руками что-то под собой; шинель на спине разорвана в клочья:наверно, пулеметная очередь из танка сразила его в упор.

– Кто? - глухо спросил Кузнецов. - Кто это, Уханов?Уханов молча взял за плечи отвердевшее тело и, оторвав его от чего-то плоскогои серого, повернул лицом вверх. Лица убитого невозможно было узнать. Корказемли примерзла к нему. Плоское и серое было снарядным ящиком.

– Подносчик снарядов, - сказал Уханов и с горловымхеканьем вонзил лопату сбоку ящика. - Очередью в спину… Видно, когда снарядыбрал. Одного не соображу, лейтенант: как же они его проворонили? Или до этогоранило всех? - Он мотнул головой в сторону танка. - Еще снаряды были! Снарядыведь были у них! А Чубариков и Евстигнеев стреляли, как боги! Танк-то горелуже!..

Кузнецова поразила злость, какое-то отрицание, жестокое несогласиев тоне Уханова, словно они, кто не мог ответить ему, виноваты были в самойсвоей смерти, а он, Уханов, никак не хотел простить гибели целого расчета,раздавленного танком. Кузнецов сказал с хрипотцой:

– Мы не знаем, что здесь произошло. Кого винить?

– Простить себе не могу. - Уханов выдернул снарядныйящик из земли, с силой бросил его на бруствер. - Надо было мне вторым снарядомлупануть! Но на меня самого семь штук перли! А видел, видел я его как наладошке, бок мне ясненько подставил этот чубариковский!.. - Он вылез из ниши,взглянул на темное распластанное на земле тело подносчика снарядов. - Спасибо,братцы, хоть за снаряды! Где похоронить его, лейтенант?

– В нише, - ответил Кузнецов. - Я схожу к орудиямДавлатяна…

На позиции второго взвода тоже все было раздолбано,истерзано, завалено, везде воронки, зияющие чернотой ямы, вывороченные бомбами,хруст осколков под ногами - позиции уже не существовало: только распаханныебрустверы двориков, разметанные гильзы и одно орудие с пробитым накатником, изкоторого стрелял Кузнецов, обозначали огневую, пустынно-заброшенную, безнадежнопокойную. Ровик связи позади орудия, куда во время бомбежки спрыгнул Кузнецов ктелефонисту Святову, был наполовину скошен разрывом снаряда. Проходя, Кузнецовзадел ногой за оборванный провод и вдруг так остро, так обнаженно ощутилбезвольную неупругость потянувшегося за ним, никому не нужного теперь провода,что в груди сдавило.

Самое страшное, что в эту минуту осознавал он, было не впрожитом за весь сегодняшний бой, а в этой подошедшей пустоте одиночества,чудовищной тишине на батарее, будто он ходил по раскопанному кладбищу, а в мирене осталось никого.

Он возвращался к орудию Чубарикова, убыстряя шаги - надобыло скорее увидеть, услышать Уханова, надо было решить с ним, что дальше и вкакой последовательности делать: перенести снаряды, попробовать связаться с НП,найти Зою, узнать, как она, что там в землянке с ранеными, как Давлатян, какостальные…

На огневой позиции, загроможденной обугленной громадойтанка, и возле ниши Уханова не было. Здесь играючи посвистывал в пробоинахметалла ветер, и жутким знаком одиночества наискось торчала лопата из рыхлогобугра земли в нише - из могилы подносчика снарядов чубариковского орудия.