Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения - Джеймс Амбуэлл

Но тут лишь статика.

Там, наверху, теперь всё время льёт дождь. Я больше не могу выходить наверх, потому что в дождевых облаках движутся странные твари, а в лужах плодятся маленькие кошмары.

Мир до сих пор тонет.

Вонь океанского рассола накатывается в шахтные тоннели.

Я настраиваю регуляторы радио, высылаю ещё несколько сообщений SOS.

45-й калибр лежит передо мной на одеяле. Я смотрю на него — сверкающую серебряную перспективу.

На сей раз Эвелин не остановит меня. Один быстрый, чистый выстрел и больше я не почувствую океанской вони, больше не увижу снов, не услышу статики. Ненарушаемой, чистой статики.

Вода в бутылках заканчивается. Я не могу напиться дождём, но понимаю, что мне придётся, рано или поздно. Я не хочу задумываться, что это со мной сделает. Но жажда — демон, от которого ни один человек не может долго убегать. Я сижу, уставившись на оружие, слушая статику по радио, принимая решение.

Я поднимаю 45-й и засовываю ствол себе в рот. Он горький и холодный на вкус. Статика заполняет мои уши. Я держу большой палец так, чтобы он опирался на спусковой крючок. Я безмолвно читаю молитву и вспоминаю папино лицо.

Что-то прерывает статику.

Мгновенный сбой в стене белого шума. Я моргаю, мои губы охвывают ствол револьвера. Я вытаскиваю его изо рта и колдую над верньерами. Снова оно! Секундный разрыв в статике, голос!

Я прибавляю звук, несколько мгновений выжидаю, затем беру микрофон, бросаю пистолет.

— Привет! — говорю я, хриплым голосом, словно в горле песок. — Привет! Там кто-нибудь есть?

Белый шум статики, потом пауза, после чего одно-единственное слово, ясно прозвучавшее из пыльного динамика, жирное, как ил.

Ктулху.

Я роняю микрофон. Что-то скручивает мои потроха и я отступаю от радио, словно оно — ещё одно чудище, вырывающееся из чрева Эвелин Колтон.

Оно вновь отвечает мне — голос, медленно сочащийся из холодных океанских глубин.

Ктулху.

Это слово вонзается в меня, словно плавно рассекающий нож, кусок холодного металла между глаз не мог быть действеннее. Боль вбивает понимание. Я склоняюсь, моя рука застыла между посеребрённым пистолетом и радиомикрофоном. Я беру микрофон, не оружие и подношу его к губам.

Я смотрю во тьму за пещерой и выдыхаю свой ответ.

— Ктулху.

Я роняю микрофон на пол и пинком переворачиваю маленький столик, где стоит радио. Оно разбивается о камень, опрокидывая светильник. Пылающее масло поджигает одеяла и пещера наполняется отвратительным дымом. Я поворачиваюсь к нему спиной и иду на запах солёного дождя, моё горло пересохло, словно кость.

Когда я в последний раз выхожу из серебряного рудника, ярится буря, крылатые твари парят между облаков, и слышен хор визга и завываний, подпевающий стенающему грому. Меня иссушает жажда.

Я открываю рот к чёрным небесам и пью маслянистый дождь. Он нектаром течёт по горлу, заливая убийственную жажду самым удовлетворительным образом. Он холодом и утешением ложится в моём животе и я всё упиваюсь и упиваюсь им.

«Мне никогда больше не захочется пить», — осознаю я.

Это не конец света.

Это его начало.

Моё тело трепещет от потаённого обещания. Я знаю, что мне уготовано место в этом новом мире.

Гигантские твари с крыльями из прозрачных теней опускаются вокруг меня на землю, гроздьями стеклянистых глаз наблюдая, как я съёживаюсь, трясусь, изменяюсь.

Я поднимаю к буре свою распустившуюся морду и скрежещу свою радость миру в лицо.

Его миру.

Ктууууулхууууу

Расправив чёрные крылья, я взмываю в небеса.

Перевод: BertranD

Марта Хаббард

Добрый епископ платит цену

Martha Hubbard «The Good Bishop Pays the Price», 2011

От автора: Середина V века оказалась временем мощных и далеко идущих преобразований. Христианство «победило», в битве с язычеством. Римская империя на Западе лежала в руинах, а на Востоке её сменила блистательная метрополия — Константинополь. Вдали от столичных интриг, на восточном берегу Эвксинского моря, епископ Проб и его писарь Тимос исследуют, что значит быть человеком, быть другом и жить жизнью, пронизанной верой… пусть и не санкционированной властями.

Епископ Селестии[254] стоял на верхней площадке своей резиденции и наблюдал за движением громоздких повозок: слоноподобных колёсных гигантов, со скрипом спускающихся в гавань и занимающих места у императорских трирем, ожидающих погрузки.

— Тимос, это последняя. Сколько их всего?

— Тридцать три, мой господин.

— Только-то! Думаешь, этого достаточно?

Тимос поднял брови в том извечном жесте отрицания, которым с рождения владеют все бюрократы. Будучи всего лишь писарем, да ещё и рабом, что он может знать о работе императорского двора? Его хозяином являлся епископ, духовный лидер паствы, обретающейся вблизи храма Святых Мучеников на восточном берегу Эвксинского моря. В обязанности епископа входило «знать», что требуется, чтобы убедить двор Феодосия в том, что притязания на спорную реликвию справедливы, честны и неоспоримо правильны. что треклятую вещицу следует вернуть на прежнее место упокоения в церкви Святителя Николая Чудотворца.

Епископ Проб потёр свой великолепный нос. Затем, поскольку стояла удушающая июльская жара, он приподнял широкополую шляпу и задумчиво почесал потную голову с седеющей копной волос, напоминающей птичье гнездо. Иногда ему казалось, что одна из самых трудных сторон епископского бытия — носить под митрой эту зудящую массу.

— Напомни мне ещё раз. Что мы отправляем?

— Всё?

— Нет, только самое важное.

С протяжным вздохом всех мучеников-писарей Тимос взял в руки первый из ста свитков и призадумался, с чего начать. Ему хотелось, чтобы епископ прочёл их сам, но тот не умел читать. Хотя в юности Проб так и не смог овладеть ни одним языком, кроме родного армянского, его отец, прославленный полководец Марк Проб, усердно используя семейные связи, сумел добиться для своего единственного сына этой синекуры на востоке Анатолии.

— По шесть тюков красного и лазурного фригийского шёлка; сто отрезов пурпурной шерстяной ткани для зимних плащей; десять шитых золотом и серебром алтарных полотен, ради которых пять святых сестёр из монастыря Святой Евлалии потеряли зрение; три шкатулки с шафраном, собранным крошечными пальчиками местных детей младше трёх лет; двадцать обработанных и пригодных для письма шкурок невыношенных весенних ягнят; четыре шкатулки, наполненные горошинами чёрного перца; две шкатулки с корицей; две шкатулки с цельными сушёными лепестками гвоздики и одна — с молотыми; две бочки с копчёной осетровой икрой и три — с солёными карпами…

Пока Тимос перечислял сокровища, приготовленные для того, чтобы побудить императора отдать приказ о незамедлительном возвращении украденной реликвии, Проб погрузился в мечты. Он представлял себе, как изумится настоятель, когда кесарева