Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения - Джеймс Амбуэлл

мёртвую гадюку, он, не спросив разрешения, вышел из покоев епископа.

Глядя на удаляющегося писаря, Проб подумал: Ненавижу быть правым. Это истинный кошмар.

В воскресенье Тимос зачитал с кафедры требование Пульхерии. По всему городу были расклеены уведомления с указанием времени и мест добровольной сдачи запрещённых материалов. В понедельник Тимос, сопровождаемый солдатами, прибыл в первое такое место — Плака Илония. Пища для огня была подготовлена, но костёр оставался незажжённым. Чуть в стороне ждал Антониос, старейшина одной из местных общин, с небольшой коллекцией потрёпанных рукописей. Он протянул их.

— Возьмите и уничтожьте, если хотите. Это всё, что у нас есть.

— Я благодарю вас, Кириос Антониос. Хорошее начало, однако боюсь, что это ещё не всё. Мне жаль; но теперь нам необходимо обыскать каждый дом, дабы убедиться, что все запрещённые тексты обезврежены.

— Обезвреживание? Так вы обозначаете уничтожение знаний, копившихся веками?

— Кириос Антониос, я не устанавливаю законы. Я лишь подчиняюсь им… так же, как и вы.

Не сказав больше ни слова, старик плюнул в пыль перед Тимосом и гордо зашагал прочь.

— Оставьте его. — Тимос удержал солдат. — Избавьтесь от этого хлама. Тогда мы сможем приступить к поискам.

Пока пламя разгоралось, солдаты собирали разбросанные бумаги и носили к костру. Ветхие папирусы рвались, выскальзывая из пальцев; ветер подбрасывал обрывки в воздух. Преследующие их солдаты спотыкались и падали. Разочарованные и смущённые, они решили собрать и сжечь каждый клочок. Всё быстрее и быстрее раздосадованные солдаты бросали сопротивляющиеся тексты в огонь, только чтобы услышать, как те жалобно стонут, пожираемые хищным пламенем. Эти обрывки были старыми и потёртыми. Вскоре последний клочок издал сдавленный хрип и умер.

— Отлично. Давайте продолжим поиски.

К концу дня удалось собрать большое количество исписанных папирусных и пергаментных листов. Тимос распорядился всё уничтожить. Солдаты стояли позади, разглядывая кучу манускриптов и молчаливую толпу с угрюмыми лицами.

— Может, сделаем это утром… — предложил командир.

Тимос указал на разгневанных горожан.

— К утру вся толпа, прихватив с собой бумаги, исчезнет в горах. Мы не уйдём, пока не превратим это в пепел.

На негнущихся ногах и с опущенными глазами усталые солдаты принялись перетаскивать рукописи поближе к пляшущему пламени. Это не утренний провал; было хуже… гораздо хуже. Тексты бились и визжали, сопротивляясь палачам, будто отчаявшиеся дети, пока их тащили к костру. В огне их страдальческие вопли казались бесконечными, поднимаясь в удушливом дыму, когда бумаги отдавали свои жизни пламени. К тому времени, когда всё закончилось, и последний папирус, стеная, отправился на смерть, наступила ночь. Уродливая тьма заслонила звёзды и луну.

— На сегодня хватит. — Тимос оглядел измученных солдат. — Завтра мы проведём ротацию. Никто не будет заниматься этим больше одного дня подряд.

Кроме меня, — отметил он мысленно.

— Выставьте караулы на всех дорогах, ведущих из города. Теперь, когда жители знают, что мы собираемся делать, они постараются защитить самые ценные страницы, спрятав их в пещерах наверху. Принесите мне всё, что найдёте.

Пока Тимос, пошатываясь, медленно брёл к резиденции епископа, каждый шаг был подобен кошмару, ведь бёдра ужасно ныли от усилий тащить протестующее тело вперёд.

Отмахнувшись от расспросов любопытствующих епископских рабов, он удалился в свои покои. Он слишком вымотался, чтобы дать Пробу немедленный отчёт о прошедшем дне. Часом позже, когда Тимос не явился на ужин — тихое время, совместно проводимое за едой, хорошим вином и свежими сплетнями в конце каждого дня, было любимым для епископа, — Проб распорядился принести лёгкий ужин в покои друга и, вздохнув, отправился спать.

Тимос, крайне утомлённый, чтобы думать или протестовать, сидел в полутьме и наблюдал, как раб расставляет посуду. От запаха, исходящего от горячего блюда, его подташнивало. Он отрешённо смотрел, как раб ставит на стол полный кувшин вина, зажигает свечу и уходит.

— Спасибо, Оскар, — прошептал Тимос в сторону закрывающейся двери. Он потянулся к кувшину, наполнил кружку до краёв и осушил её одним глотком. Снова и снова Тимос повторял этот отчаянный жест, пока сосуд не опустел. Упав на кровать и натянув на голову лёгкое покрывало, он пробормотал беззвучное «спасибо», другу за щедрость. Темнота накрыла мгновенно.

Утром Тимос встал и умылся, после чего направился к епископу. Как-то надо представить отчёт. А ещё там будет чай.

Проб оторвался от созерцания восходящего солнца.

— Настолько плохо, да?

— Вы не представляете. Это было похоже на сожжение младенцев; тексты плакали как дети.

— Ужасно. Возможно, нам следует остановиться.

— Как можно? Пульхерия бросит нас самих в костёр, если мы не закончим.

— Правда, к сожалению. Может, возьмёшь выходной и продолжишь завтра?

— Нет. Чем скорее я закончу, тем скорее смогу забыть об этом деле.

Направляясь к казармам, Тимос бросил взгляд на небо. Яркое солнце, неумолимо поднимающееся над горизонтом, рассеяло остатки ночной прохлады. День обещал быть жарче предыдущего.

В помещении стражи уже ждал командир Охрид, седой ветеран, многие годы сражавшийся с варварами. Он выглядел таким же усталым, как и Тимос.

— Ну что, есть для меня что-нибудь?

— Да, несколько рукописей. Довольно обычных, кроме…

— Кроме чего?

— Ну, была… есть книга.

— Книга? Какая книга?

— Такая книга. Листы пергамента в кожаном переплёте.

— Ладно, а что в ней?

— Не знаю. Я… солдаты побоялись её открыть. Она там.

Тимос огляделся.

— Где же она?

— Вон за тем столом. Мы накрыли её плащом.

В темноте дальнего угла, отгороженного массивным столом, несколькими стульями и потрёпанным походным сундуком, лежал полосатый шерстяной плащ с выпуклостью посередине. Прямо-таки спящий пехотинец… или же чей-то труп. Тимос подошёл и наклонился, чтобы снять покров.

— Будь осторожен.

— А что, кусается? — полюбопытствовал Тимос, откидывая плащ. В полумраке угла книга светилась и пульсировала фиолетовым цветом. Тимос опустился на колени, чтобы её раскрыть.

— Думаю, мы должны завернуть книгу и сжечь. прямо сейчас.

— Полагаю, ты прав, Охрид, — сказал Тимос, поглаживая гладкую коричневую кожу. — Однако на это уйдёт слишком много времени. Если начнём жечь сейчас, то потеряем половину утра.

— Тебе виднее, конечно. Но мы же не хотим оставлять книгу здесь. не так ли? Что-то может случиться с нами. с ней.

— Именно. Иди вперёд и начинай поиски. Я же отнесу книгу на хранение в резиденцию епископа. Мы сможем избавиться от неё позже.

Охрид поспешил прочь, словно за ним волки гнались. Тимос с почтением завернул книгу в чистое льняное полотенце и положил в свой заплечный мешок. Она тихонько цокала, грея спину, пока он топал обратно к резиденции епископа.

В середине утра никто не собирался задавать вопросы о его присутствии или предлагать помощь. Он проследовал в свои покои, с удовлетворением отметив, что Оскар успел навести порядок