Охота на императора - Рудольф Баландин

Ему вторил Андрей Карпов: «Царская власть… не требует себе рабского подчинения, а подчинения сыновнего, основанного на любви к Богу, волю Которого эта власть исполняет».

На подобные высказывания Бердяев отвечал советом обратиться к реальности, к той России, которая возникла после Гражданской войны. Он понимал – и оказался прав, – что к самодержавию возврата нет.

Но разве в прежнем была та благостная власть – от Бога не ветхозаветного, а от Иисуса Христа?! Ни в коей мере.

У царей, от Николая I до Николая II, был шанс проявить «милость к падшим», не применять смертную казнь хотя бы к преступникам политическим, никого не убивавшим. Они не воспользовались этой возможностью.

Мистику самодержавия подорвала не русская литература (она оставалась по большей части вне народа), не народники, не террористы. Ее более всех подрывали сами цари, над которыми, как злой дух, витали вредоносные идеи Победоносцева и его предшественников.

2

Существование мистики самодержавия предполагает не менее иррациональное отношение к нему врагов монархии.

В книге «Бунтующий человек» Альбер Камю писал: «Всю историю русского терроризма можно свести к борьбе горстки интеллектуалов против самодержавия на глазах безмолвствующего народа. Их великая победа в конечном счете обернулась поражением. Но и принесенные ими жертвы и самые крайности их протеста способствовали воплощению в жизнь новых моральных ценностей, новых добродетелей, которые по сей день противостоят тирании и борьбе за подлинную свободу…

Взрывая бомбы, они, разумеется, прежде всего стремились расшатать и низвергнуть самодержавие. Но сама их гибель была залогом воссоздания общества любви и справедливости, продолжения миссии, с которой не справилась церковь, из лона которой явился бы новый Бог».

Революционеров-террористов ХIХ века вдохновляли не столько учения теоретиков социализма-коммунизма или анархизма, сколько вера в святую правду своей борьбы за идеалы (порой весьма туманные) свободы, справедливости, братства. Это была цель их жизни. «В «Катехизисе» Нечаева есть что-то мистическое», – отметил Николай Бердяев.

Составитель книги «История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях» (Ростов-на-Дону, 1996) О.В. Будницкий писал: «В литературе уже обращалось внимание на традиционные (религиозные) основы психологии революционеров народников. Изменился объект, но не изменилась структура религиозного чувства. Место Бога занял народ. Еще в большей степени религиозный момент прослеживается в психологии террористов».

Это верно лишь отчасти. Ради своих идеалов террористы шли на смерть; они не скупились на жертвы во имя торжества своих идей. Но при чем тут религия? Вера бывает разной, и не религиозной в том числе. Вера в идеалы не исключает ни теизма, ни атеизма. Вера в народ? В ней народники, а затем и революционеры-террористы быстро разочаровались.

Альбер Камю, например, имел в виду не обожествление народа, но какого-то неведомого нового Бога. Ни народники, ни террористы не идеализировали русский народ. Такая идеализация была присуща в наибольшей степени именно монархистам с их триадой «самодержавие, православие, народность». Террористов вдохновляла идея.

Арестованный и приговоренный к смертной казни через повешение, Александр Михайлов не ощущал ужаса или уныния: «Приятно даже под страхом десяти смертей говорить свободно, исповедать свои убеждения, свою лучшую веру. Приятно спокойно взглянуть в глаза людям, в руках которых твоя участь».

В ночь перед казнью он пережил необычайный душевный подъем: «Я чувствовал себя так, как должен чувствовать воин в ночь перед давно желанной битвой. Я находился в состоянии величайшего вдохновения… Мне страстно хотелось петь». Он воспринимал свою смерть как торжество революционного духа, как высшую жертву во имя идеи. (В последний момент ему заменили казнь на пожизненное заключение, и он вскоре умер в Петропавловской крепости.)

Повторю фрагмент предсмертного послания террориста В.А. Осинского: «Мы ничуть не жалеем о том, что приходится умирать, ведь мы же умираем за идею, и если жалеем, то единственно о том, что пришлось погибнуть почти только для позора умирающего монархизма, а не ради чего-то лучшего, и что перед смертью не сделаем того, что хотели. Желаю вам, дорогие, умереть производительнее нас. Это самое лучшее пожелание, которое мы можем вам сделать…

Дай же вам Бог, братья, всякого успеха! Это единственное наше желание перед смертью. А что вы умрете и, быть может, очень скоро, и умрете с не меньшей беззаветностью, чем мы – в этом мы ничуть не сомневаемся. Наше дело не может никогда погибнуть – эта-то уверенность и заставляет нас с таким презрением относиться к вопросу о смерти».

Такова мистика революционного террора. И она, как показала судьба «Священной дружины», была несравненно сильней мистики самодержавия.

Но и тут не обошлось без духовной катастрофы. Жестокий удар по мистической вере революционеров-террористов нанесло разоблачение одного из лидеров Боевой организации эсеров, организатора терактов Евно Азефа. Он оказался глубоко законспирированным провокатором.

Впрочем, были не менее веские факторы, но это уже другая тема.

…Человеку разумному дана возможность задуматься над самым, быть может, сокровенным вопросом – о смысле жизни своей личной, своего народа, всего человечества, да и вообще всей Вселенной. Тем, кто решил для себя не на словах, а своей судьбой этот вопрос, не страшна даже смерть.

Завершу словами поэта-философа Федора Тютчева:

Портрет Александра II. Художник Н.Е. Сверчков

Спектакль в московском Большом театре по случаю священного коронования императора Александра II. Художник М.А. Зичи

Кабинет Александра II. Художник Э.П. Гау

Великий князь Константин Николаевич

Чтение манифеста. 1861 г. Художник Б.М. Кустодиев

Чтение положения 19 февраля 1861 года. Художник Г.Г. Мясоедов