Яд вожделения - Елена Арсеньева

Он появился – такой высокий, что Аленепочудилось, будто головой своей царь касался потолка. Потом, через малое время,она поняла, что у страха глаза велики. Покинутая своим кавалером, которыйтотчас забыл обо всем на свете, кроме появления монарха, она забилась в один издальних уголков и отсюда робко всматривалась в шевеленье разноцветных людскихволн вокруг высоченной фигуры в парадном голубом гродетуровом[112]кафтане с серебряным шитьем. Петр, по обыкновению своему, явился без парика, исвет играл на его вороных кудрях. Сверкали глаза из-под грозных бровей, однакомаленький рот смеялся, и голос не был грозным, когда царь скороговоркоюпоприветствовал гостей и замахал на желавших по-старинному приложиться к ручке.Двое или трое старых князей, опьяненных близостью столь высокой особы и вовсеодуревших, желали непременно пасть в ножки; их оттащили, пока государь, нетерпевший дедовского благочестия, не заметил и не разгневался.

– Оставьте, оставьте! Нынче попросту!Простите, что припоздал, и продолжим веселиться!

Он махнул на хоры музыкантам. Ударил польский,и общество вмиг, словно того и ждало, разобралось по парам.

Первым выступал, разумеется, государь, ведякрасивую, дородную Дарью Михайловну Меншикову, хозяйку дома. Во второй пареследовал Александр Данилыч все с тем же, уже знакомым Алене, лукаво-бесшабашнымвыражением лица. С ним была небольшая полная дама: яркая, темноглазая итемноволосая, не больно-то какая красавица, но разодетая в прах иочаровательная живостью, радостью жизни, сквозившими в каждом движении. Когдатого позволяли фигуры, государь оборачивался к ней и смешно гримасничал илипросто улыбался – жадно, нежно, не скрывая страсти, которую вызывала в нем этаженщина.

Алена поглядела на нее с особым вниманием. Онавпервые увидела Катерину Алексеевну и с изумлением обнаружила, что Катюшкавесьма с нею схожа, разница лишь в том, что царица была брюнетка, а Катюшка –яркая блондинка. Но обе они так и сияли жизнелюбием, и этот свет озарял лица идуши всех, кто был с ними близок.

«Ах, кабы и мне быть такой! – с унылой,привычной завистью подумала Алена. – Кабы вот так сиять и сверкать, чтобыуже с порога, чуть я вошла, всякий на меня глядел – и не мог глаз оторвать! А тоя вечно стою в каком-нибудь углу, одна… а жизнь-то мимо, мимо летит…»

Даже ее прежние страхи показались вдругнезначительными перед этим тоскливым одиночеством.

Алена печально смотрела на великолепные пары,скользившие мимо.

Государь танцевал очень хорошо, и хотя ходилислухи, что он большой медведь, на лице Дарьи Михайловны ни разу не мелькнулоболезненной судороги. Стало быть, кавалер ни разу не наступил ей на ногу…впрочем, польский и не давал такой возможности. Внезапно Петр обернулся ковторой паре, подмигнул жене и, протянув свою длинную руку, сорвал с головыМеншикова его алонжевый, с тщательно завитыми и уложенными бело-серебристымибуклями, парик и нахлобучил его на себя.

– Прости, брат Александр Данилыч, беда,голова зазябла! – добродушно и громогласно повинился государь.

Хозяин, взъерошив пальцами примятые русыекудри, только хохотнул в ответ:

– На доброе здоровье, мин херц, вашевеличество! – и продолжал танцевать, как ни в чем не бывало.

Алена слабо улыбнулась: помнится, Катюшкарассказывала, что такое вполне в обычае государя. Она рассеянно отметила, чтобез парика Александр Данилыч кажется куда моложе и красивее, и продолжаларазглядывать танцующих. Не признаваясь самой себе, она искала… она знала, когоищет, кого все время украдкою, помимо воли, высматривает, перед кемвыставлялась, опасно болтая с Меншиковым и напропалую улыбаясь ему!.. Ивсе-таки у нее вырвался испуганный возглас, когда высокая фигура в синемвозникла перед ней, а холодноватые светлые глаза близко заглянули ей в лицо:

– Изволите скучать, сударыня?

Алена судорожно сглотнула, не зная, чтоответить, только завороженно уставилась на него. У нее сердце заныло, так онбыл красив! Впрочем, Меншиков, пожалуй, красивее: яркие синие глаза, точеныйлик, – но для Алены не было во всем мире ничего краше этих прищуренныхдлинных глаз, этих встопорщенных на переносице бровей, этих резких черт,недобро поджатых губ. Она беспомощно смотрела на его рот, вспоминая, каково этобыло – целовать его, тихо вздохнула о несбыточном – и набралась храбростизаглянуть в ледяные глаза.

Однако они вовсе не были ледяными! Волнениерастопило лед, волнение зазвенело в голосе:

– Это правда, что фон Принц уезжает, новы остаетесь?

Алена чуть заметно кивнула. Почему онспрашивает? Неужели… Надежда вспыхнула в сердце, но тут же и погасла отпрезрительного вопроса:

– Говорят, он опять взял к себе КатеринуИвановну. Чем же вы ему не угодили?

Алене показалось, будто все свечи, и факелы, иогни вокруг погасли разом. Тьма спустилась перед глазами, кровь отлила от лица.Она повернулась, шагнула куда-то – не видя, не понимая, желая лишь одного:исчезнуть отсюда, забиться в какую-нибудь нору… а лучше бы умереть сразу, наместе! Вдруг ее кто-то сильно схватил за руку, дернул – и Алена уткнулась лицомв жесткое кружево, ощутила, как чья-то рука обхватила ее, губы жарко скользнулипо шее, тяжелый, мучительный вздох послышался рядом… Но тотчас внезапныеобъятия разжались, в глазах у Алены постепенно рассеялся мрак, и она сноваувидела близко склоненное к ней лицо Аржанова.

– Через минуту вы сможете делать чтохотите, – быстро сказал он. – Уйдете, уедете… можете убить меня. Нотолько скажите: почему фон Принц уезжает, а вы остаетесь?

– Да, я остаюсь, – с трудом подавляянеистовую внутреннюю дрожь, вымолвила Алена. – Катерину Ивановну Фрицвсегда любил, а я… я была лишь на время, поэтому…

– Знаю, – перебил он. – Онииз-за вас расстались?

Алена пожала плечами:

– Нет, вряд ли. Они расстались из-заЛюдвига фон Штаубе, но теперь он уехал на Урал, а Фриц…

– А Фриц уезжает в Саксонию, так чтоКатерина Ивановна пожелала вернуться к нему, – закончил Аржанов. – Нухорошо. А вы что же? Почему не противитесь, коли его любите?

Она вскинула голову, взглянула на него – итотчас отвела глаза, будто обожглась. Да нет, все это чепуха. Это все мнится, сердцервется к нему – вот и чудится всякое.

– Люблю? – тихо повторилаона. – Люблю, да…

«Люблю тебя! – надрывалось еесердце. – Век тебя любила, век буду любить. Ты один во всем свете мил мне,ты один!..»