Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона - Никита Василенко

class="p1">– Трусы-гребцы боятся отойти от лодки на десять шагов. Воду искать некому.

– Да ее тут может и не быть, – мудро решил Константин Германик. – Поплыли дальше, уповая, что речной бог сменит гнев на милость и дарует нам бухточку с прохладным источником.

Антский речной бог, наверное, удовлетворенный тем, что золотишко достанется его любимому князю Божу, явил милость большую, чем даже рассчитывал римский офицер. Он буквально преподнес небольшой островок, как бы сам по себе возникший среди волн изрядно замутненного и до сих пор неспокойного Гипаниса.

– О, чудо! – простонал Эллий Аттик. – Если разведем костер, то я хоть простираю свою рубаху, вши совсем заели!

Это он сказал напрасно. Трибун схватил грека за ухо и, дождавшись, пока тот взвыл от боли, медленно и внушительно произнес:

– Ты – не император-философ. Вшей, подобных тем, что, по свидетельству злопыхателей, обитали в «густо заселенной бороде» Юлиана, тебе разводить не дозволено! К моей собачке не подходи, пока не очистишься, как дорогая проститутка перед походом к префекту!

– Понял я, понял! – запричитал бедный грек. – Я – не император-отступник, я помоюсь!

Высадились. Идарий, привлекая внимание трибуна, знаками дал понять, что большая часть острова до сих пор подтоплена полноводным после зимы Гипанисом. Доказательством были словно выраставшие из реки громадные высокие ивы, опустившие ветки, как женщины косы, в быструю воду. Где-то в зарослях в середине островка угадывались гнезда бакланов; стремительно проносились речные чайки. Мощно и ровно взмахивая крылами, в воздухе проплыла пара аистов.

– Птичий рай, – произнес Константин Германик. – А если так много птиц, то наверняка достаточно рыбы. Что-то давно мы не ели речной похлебки!

Обрадованные гребцы тут же забросили сеть. Ловили на мелководье, поэтому им попадалась мелкая же рыба: небольшие зубастые «скифские» щуки да усатые сомики. В сеть угодила речная черепаха и десяток темно-синих раков. Впрочем, более чем достаточно для обильной похлебки. Нашли источник с чистой прозрачной водицей.

Все складывалось слишком хорошо, и трибуну это не нравилось. Взяв пса на поводок, он лично обошел маленький остров буквально вокруг и поперек. Приказал развести костер в глубокой яме, среди зарослей кустарника, чтобы не быть замеченным с берега.

– Ночью дежурить по очереди: сначала ты, Тирас, после – Калеб, – приказал своим телохранителям.

– Что тебя беспокоит, командир? – из ниоткуда возник почему-то голый, укрывший только срамное место и тощий зад лопухами Эллий Аттик. – Лично я впервые за много дней почувствовал себя в безопасности.

Германик пристально посмотрел на актера:

– «Одиссею» помнишь? Как греки высадились на блаженном острове у волшебницы Цирцеи и та превратила спутников Одиссея в свиней? Как бы нас тут кто-то не превратил в покойников… Э-э-э, кстати, о Гомере. Ты зачем свой член под лопухом спрятал? Куда рубаху дел?

– Ты же сам сказал: «очиститься, как… талантливая актриса перед представлением», – напомнил грек. – Два гребца за серебряный динарий постирали мое белье и сейчас выжаривают его над костром, уничтожая последнюю живность, возможно, задержавшуюся в складках.

– А где ты динарий взял, не в антском ли сундуке? – подозрительно осведомился опытный в таких вещах трибун.

– Как ты мог такое подумать?! – возмутился Аттик. – Я все время был рядом с тобой и только туда заглянул.

– Помнится, некоторые монеты ты рассмотрел достаточно внимательно, держа их в руках, – уточнил Германик.

– Сейчас я нищ и беззащитен, подобно Диогену. Впрочем, нет, еще более несчастен. У того была хоть бочка, у меня только варварский лопух на чреслах. Горе мне, горе! – закрыв лицо руками, запричитал лицедей.

Командир рассмеялся:

– Удивляюсь твоей наглости! Но учти: если о пропаже хоть одной монетки разнюхает страж сундука Идарий, покрывать не стану. А сейчас поспеши к костру, побрей при свете огня бороду, как это сделали продажные философы после смерти своего кумира Юлиана. Возвращайся назад свежим и не вшивым. Мой Цербер должен быть выше подозрений, как сам знаешь кто!

Глава ХХХVII

Ночной гость

Уже отослав актера, Константин Германик сообразил, что неплохо бы помыться и самому. Нагревать воду в котле, в котором гребцы кипятили вшивое белье, представлялось решительно невозможным. В этот момент трибун заприметил в тени кустов длинную нескладную фигуру нового кормчего, византийца Иннокентия, и решительно подозвал соплеменника. Тот, быстро вникнув в суть проблемы, незамедлительно предложил воспользоваться бронзовым чаном, в котором обычно держали пресную воду для утоления жажды во время речного перехода.

Конечно же, это не шло ни в какое сравнение с кипятком из «бельевого», а уж тем более громоздкого медного котла, в котором варили рыбную похлебку.

С помощью великана Калеба кормчий Иннокентий принес бронзовый чан, наполненный прозрачной водой из источника. Умело развел костер. Позвал анта Маломужа, что-то нарисовал на песке, указав на ближние тонкие ивы. Ант кивнул головой и достал из-за пояса не боевой, а плотницкий топор.

– Что ты задумал? – полюбопытствовал трибун.

– Баню тебе соорудить, командир, – сообщил Иннокентий. – Если не возражаешь, конечно.

Германик, признаться, о походных банях краем уха что-то слышал, но никогда их не видел. В африканских гарнизонах древесина была в основном привозной; во время Персидского похода ее не было вовсе. Если конница еще успевала омыться в мутных и широких азиатских реках, то пехотинцам не доставалось и этого.

Иннокентий тем временем быстро вырыл неподалеку от воды квадратную ямку, по краям обложил ее крупными валунами, отполированными быстрым течением Гипаниса. Маломуж приволок три высокие жерди, врыл их в землю, наклонил одна к другой и связал сверху. Вышло что-то вроде варварского святилища. Для полноты картины кормчий развел в яме огонь. Поперек положил несколько длинных железных стрел для «скорпиона», позаимствованных из контрабанды покойного Аммония. Все это напомнило грубую жаровню. Но вместо кусков жертвенного мяса Иннокентий аккуратно разложил поверху железных стрел камни-голыши, предварительно вымытые в реке.

Калеб снова отлучился, на этот раз вернувшись с рулоном парусины. Ткань быстро натянули на деревянный каркас. Палатка начала зримо «полнеть» изнутри теплым воздухом. Края парусины поспешили утяжелить камнями.

Иннокентий, выждав некоторое время, зашел в палатку, вынес оттуда угли и золу. Вдвоем с Калебом затащил внутрь медный чан с подогретой водой.

– Командир, термы – готовы!

Внутри палатки была жарко и темно.

– Мой отец зарабатывал массажем в народной бане-лутре, что неподалеку от площади Тавра, – произнес Иннокентий. – Если желаешь, я припомню кое-что из его уроков, пропарив тебя, и сделаю массаж.

– Желаю, – охотно согласился трибун, с наслаждением улегшись животом на банку гребца, которую снял с купеческого кораблика предусмотрительный кормчий.

Безусловно, Иннокентий был мастером массажа. Константин Германик понял это сразу, по первым же