Солдат - Василий Сахаров

Мы готовы и ждём, что бой начнут группы, которыми руководит сам комбат. Наконец ударили все три пулемёта, которые оставались в нашем батальоне. Сейчас они направлены на основную группировку горцев, засевших на южной окраине поселения. Вторя пулемётам, гремят разрывы гранат, а наша группа из автоматов косит тех, кто является нашей целью. На фоне костерка, возле которого они сидят по кругу, «индейцы» просто отличная мишень, и у нас всё как в тире получилось: выстрел, попадание, трупак.

Все враги убиты, а от комбата прибежал посыльный. Приказ Ерёменко ясен и прост — выставить посты, устраиваться на новом месте и готовиться к завтрашнему бою, который в любом случае неизбежен. Нормальный приказ, и, учитывая, что ближе к утру подойдут основные силы корпуса, всё складывается для нас очень неплохо. Осваиваемся в захваченном здании, грабим убитых и собираем боеприпасы, благо, что и у нас, и у горцев оружие в принципе одно и то же — пережившие все возможные катаклизмы «калаши», карабины и большое количество гранат. Сажусь на ещё не остывший труп молодого парня в какой-то домотканой одежде, видимо, он с дальнего аула за подвигами недавно спустился. Поворошив в костерке уголья, пододвинул к себе поближе железный котелок, в котором варились куски баранины, и обратился к своим бойцам:

— Кто жрать хочет? Парни, налетай, пока горячее.

Никто не отозвался, а я ничего, посидел и перекусил. Пока суть да дело, ночь провели спокойно, наступило утро, а подкрепления мы так и не дождались. Комбат терзал рацию, а ответ был один — держите развалины и проходящую через них дорогу, подкрепление вот-вот будет. Ладно, приказ есть, закрепляемся и ждём гостей, которые не замедлили появиться.

Часам к десяти утра показались передовые разведывательные группы «индейцев». Их подпустили поближе и посекли из пулемётов. Наваляли около десятка вражеских бойцов, но на этом эффект внезапности исчерпал себя полностью, и пришлось биться в полную силу. Горцы подтянулись к станице, скопились в лесах, разросшихся вокруг за последние десятилетия, и окрестных карьерах, оставшихся от старых времён, и после полудня предприняли на наши позиции первую и последнюю свою атаку.

Мелкие вражеские группы, как правило тройки и пятёрки, просочились в окраинные развалины, закрепились и начали выкуривать нас из станицы. Как могли, мы огрызались, но нас было мало, а три наших пулемёта против всей огневой мощи наступающих играли не очень. Два часа мы сдерживали «индейцев» и в итоге, потеряв несколько человек, откатились сначала на другой конец поселения, а затем на левый берег небольшой речушки Золки.

На наше удивление, вслед за нами воины Алиева не ломились, засели в Зольской и перегруппировывались. Так прошёл этот, ещё один поганый денёк. Вслед за ним пролетела и холодная весенняя ночь, которую мы провели в лесу по левому берегу реки. Подкрепления всё не было.

Утро началось с мощного миномётного обстрела, и по растущему вдоль дороги лесу, в котором мы закрепились, пронеслась череда разрывов. В такой ситуации всё, что ты можешь, это зарыться в какую-нибудь промоину или разрытую дикими кабанами яму, вжаться в землю и молиться всем известным тебе богам, чтобы пронесло, чтобы смерть, падающая на тебя сверху, в очередной раз промахнулась. Противный визг мин, которые ударяются о стволы деревьев, взрыв и смерч осколков, сшибающих сучья и срезающих ветки, заполоняют пространство. Что-то горит, и густые клубы дыма заволакивают всё вокруг. Ни черта не видать, вонючий дым забивает лёгкие, и сквозь гарь разносится уверенный голос комбата:

— Всем отход! Командирам групп проконтролировать, чтоб никто здесь не остался! Живей, парни!

Батальон, вернее, то, что от него осталось, опять отходит, и через несколько километров, невдалеке от совсем недавно разрушенного моста через речку Этока, мы обнаруживаем неплохо подготовленную позицию, по виду покинутую всего полчаса назад. На высотке посреди дороги, в полукилометре от реки, в полный профиль вырыты окопы и имеется несколько хороших блиндажей. Вот оно, значит, чем территориалы и каратянцы занимались вместо того, чтобы нам на помощь прийти. Козлы! Твари! Курвы! Сдали нас вчистую.

Мы хотим отойти за речку, но горцы тоже не дураки, уже обошли нас по флангам, и все подходы к воде плотно простреливаются из пулемётов и снайперами. Нам остаётся только закрепиться на позициях, оставленных нашим отступившим подкреплением.

— Вот и всё, отбегались, — прошептал лежащий неподалёку от меня Север. Он посмотрел на меня и спросил: — Что же это такое? Сержант, за что же нас сдали?

— Наверное, слишком хорошо воевали, боец, а Гена Симаков таких, как мы, никогда не любил. Вот и отгребаем теперь по полной.

— Как же так можно, сержант, нам же его отец только несколько дней назад руку жал?

— А вот так, Север. Такие люди, как Гена, с высокой горки на всё плевать хотели и действуют по старой пословице «Кто выжил, тот и прав». Что ему наша жизнь, так, монетка разменная. Мы сгинем, а потом он сможет сказать, что мы проявили самовольство, возгордились наградами и потому погибли. Ему уже всё равно, он с корпуса уходит, а отцу его небольшая шпилечка. И по фиг, что мы люди живые, главное — он себя потешить сможет и Крапивина, который ему на смену придёт, самого лучшего подразделения лишить.

— Значит, мы здесь сдохнем?

— Подожди, братишка, — подбодрил я парня, — нам бы до ночи дотянуть, поле проскочим и через речку переправимся, а там до Пятигорска всего ничего, один марш-бросок.

— Это как в Нальчике? — Глаза парня заблестели надеждой.

— Да, — подтвердил я, а сам подумал о том, что до темноты мы вряд ли продержимся, но это я так думаю, а парни мои, которых семь человек осталось, должны верить в удачный исход этого боя.

Первые наскоки горцев мы отбили, а затем они всё же подтянули эти грёбаные миномёты, и дело приняло совсем другой оборот. Нас с комбатом и связистом Костиком Свиридовым привалило в блиндаже, и я потерял сознание.

Очнулся оттого, что совсем рядом раздавалась гортанная речь кавказцев. Говорили двое на каком-то своём наречии, и, если судить по интонациям, они о чём-то спорили. Я открыл глаза, полная тьма, а на веках земляная пыль, пока проморгался, голоса отдалились, а затем исчезли. Рядом кто-то глухо застонал, и, поводив руками, я нащупал что-то большое и тёплое. Это было тело нашего комбата, который тоже был жив. Он прерывисто дышал, из горла вырывались неразборчивые стоны. Еле повернувшись на бок, я смог добраться до кармана, вытащить спички и одну из них с третьей попытки зажечь.

Огляделся. Блиндаж рухнул, но во время обстрела мы находились под опорной балкой и, видимо, только поэтому остались живы, я контужен и могу попробовать откопаться, а вот у Ерёменко дела плохи — бревно, упавшее с перекрытия, разбило ему левую руку и голову задело. Было бы пространства побольше, попробовал бы его перевязать, а так придётся сначала на поверхность выбраться.

Прислушался, посторонних звуков наверху нет, и в направлении выхода начал растаскивать мусор и землю, обвалившуюся на нас. Сколько проработал, не знаю, мне показалось, что прошло не менее часа. Вымотался полностью, а работу и наполовину не сделал, упал на ту грязь, которую отгребал, и попробовал отдышаться. В это время на поверхности зашуршала земля, осыпавшаяся под ногами людей, я напрягся и услышал тихий голос сержанта Ахмедова: