Казанова - Иен Келли

Он отправился в Кельн, Аахен и Спа, где в сезон 1767 года занимался лечением с августа по сентябрь. К его собственному отчету о визите туда приложены сувениры, которые, как кажется, он сохранил по ностальгическим причинам (до сих пор находятся в пражском архиве): открытки, списки имен жителей города и пригласительные карточки. В 1760-е годы курорт посещали более двух тысяч человек в год, чаще пивших целебные воды, чем купавшихся в них. Люди играли в азартные игры и общались в удовольствие и в Баден-Бадене, и в Экс-ле-Бэн, и в Карлсбаде и Теплице; доходы от азартных игр частично поступали к князю-епископу Льежа, под чьей юрисдикцией все это находилось. Казанова знал многих игроков и гуляющих, — публику, которая постоянно разъезжала, проводя время в Париже, Дрездене, Риме и Спа.

Бывший знакомый Джакомо, маркиз делла Кроче, тоже был там, но уже не с мадемуазель Кросен, которая однажды сопровождала Казанову на юг до Марселя, а с другой молодой любовницей, Шарлоттой Ламот. Кроче проиграл все свои деньги за игорными столами, как и драгоценности Шарлотты, оставив ее — нищей и беременной — на попечение человека, которого знал как помогающего женщинам в бедственном положении. Казанова отвез девушку рожать ребенка обратно в Париж, Кроче оказался прав, полагая, что Джакомо будет заботиться о несчастной — итальянец был у ее постели, когда она умерла в родах.

После похорон, на которых он присутствовал один, Казанова получил плохие новости из Венеции. Брагадин умер, и хотя Дандоло послал Джакомо по завещанию сенатора тысячу экю, с постоянной финансовой поддержкой было покончено.

Несчастья, как известно, по одному не случаются. Возможно, по инициативе семьи маркизы д’Юрфе, но столь же вероятно — по инициативе кредиторов, Казанова получил lettre de cachet[8]за подписью Людовика XV, который означал, временно изгнание из Франции, главного дома Казановы на протяжении десятилетия. Ему дали сорок восемь часов, чтобы покинуть Париж.

Герцог де Шуазель, давний партнер в финансовых делах и друг де Берни, организовал Казанове проезд через Пиренеи в Испанию и снабдил его рекомендательными письмами от принцессы Любомирской и маркизы де Караччьоли к различным испанским министрам.

Казанова поехал через Бордо и пересек Пиренеи на мулах. Он располагал достаточными средствами для путешествия с большим количеством книг, которые с сожалением вынужден был оставить на границе, поскольку их конфисковали. Он прибыл в Мадрид через ворота Алькала и снял квартиру на Калле-де-ла-Круз. Почти сразу же Казанова отправился к главе испанского правительства, графу д’Аранду, который законно носил титул, некогда присвоенный венецианцем Джозефу Корнелису. Несмотря на отсутствие у него полномочий, карьеры, денег или происхождения, Казанова тем не менее хотел служить испанскому правительству на самом высоком уровне. По понятным причинам, испанский премьер-министр ему отказал и посоветовал лучше обратиться в венецианское посольство, с тем же самым его отправил восвояси испанский герцог де Лоссада.

Когда Казанова обратился к Гаспару Содерини, секретарю венецианского посла Мочениго, Содерини тоже заявил, что ошеломлен подобной наглостью — разве Джакомо не скрывается от венецианского правосудия? — и рассмеялся ему в лицо. Казанова холодно заметил, что просил быть не представителем венецианской инквизиции, а венецианского государства, с которым у него нет разногласий. Тем временем Дандоло поработает от его имени в Венеции и через несколько недель добудет ему бумагу о том, что Венеция больше не имеет претензий к Казанове, даже если таковые есть у инквизиции, и что с ним надо обращаться со всяческой любезностью, покуда он находится в Испании.

Так началось пребывание в Испании и вхождение Казановы в жизнь мадридского общества, экзотическую из-за смешения в ней эротики и репрессий. Святейшее ведомство, или инквизиция, проникло тут во все аспекты жизни. Здесь процветал театр, но в нем сидели в потайных местах ее шпионы. Здесь были различные оперы и музыка, но актеры и оркестр должны были падать на колени при выкрике «Dios!», сигнализировавшем о прохождении мимо религиозной процессии. А испанские женщины, как вспоминал Казанова, прежде чем отправиться с ним в постель, завешивали вуалью распятия и изображения святых в своих спальнях.

17 января 1768 года, в день Святого Антония, Казанова принял участие в мессе в церкви Соледад на кале Фуенкарраль и потом проводил домой одну девушку, чтобы попросить у ее отца, который оказался сапожником, разрешение пригласить ее на бал. Так полагалось в Мадриде, объяснял Джакомо в «Истории». Девушку звали донна Игнасия, и она стала объектом его внимания, покуда он был в Испании. Он договорился с ее отцом, на каких условиях возьмет ее на содержание. Однако донна была поистине благочестивой католичкой, которая не слишком поняла, по крайней мере на начальном этапе, чего же от нее требовали отец и венецианец. Сначала она согласилась танцевать фанданго, новый танец для Казановы, с предполагаемым любовником и плясала «столь сладострастно», как пишет Казанова, «что не могла бы выразить более полно то же самое в словах». Но долгое время девушка не шла дальше. Она и Казанова чувствовали сильное влечение друг к другу, но их отношения продвигались с трудом и никогда так и не завершились, как мечтал итальянец, надлежащим финалом.

В ожидании королевской милости, после того как Джакомо заручился хорошей дипломатической поддержкой, Казанова неизбежно столкнулся с финансовыми трудностями. Как и всегда, он жил не по средствам, продолжая все более отчаянные попытки произвести впечатление на тех, кто облечен властью, дабы присоединиться к ним. Кроме того, обнаружилось сокрытие им пистолетов, что было нарушением законов Мадрида. Он бежал в дом придворного художника Рафаэля Менгса, друга своего брата, которого встретил в Риме семь лет назад, но 20 февраля 1768 года был арестован.

Казанова провел в тюрьме всего два дня, но вышел потрясенным — нахлынувшими воспоминаниями о заточении в Пьомби и отсутствием какого-либо реально предъявляемого обвинения. Испанское правительство извинилось и выдало финансовую компенсацию, но он заболел — он утверждает, что его лихорадило, хотя это могло быть и очередной атакой сифилитической инфекции, подцепленной в Лондоне, или в других местах. Он пропустил пасхальную мессу, будучи слишком больным и валяясь в постели в доме Менгса, и не смог принять приглашение присоединиться ко двору и дипломатическому корпусу в Аранхуэсе, в результате привлек внимание инквизиции по подозрению в атеизме, и Менгс вынужден был просить его покинуть свой дом.

Казанова был в бешенстве — не от инквизиции, но от Менгса. Он встал с постели и пошел в церковь Аранхуэса, публично покаялся в грехах и провозгласил себя католиком. Он никогда не простил художника, но потом, уже в Риме, Менгс объяснил, что сам был под наблюдением испанской инквизиции, которая тогда подозревала в нем тайного протестанта,

Посол Мочениго передал Казанове приглашение нанести визит. Казанова ел в венецианском посольстве и там убедил Пабло Оливадеса в том, что может оказаться человеком, способным помочь испанскому правительству в планах колонизации испанской Сьерра-Морены католиками-швейцарцами и немцами. Завершил беседу Джакомо идеями о проведении в Испании лотереи как части схемы колонизации, но все прожекты ни к чему не привели. Его смелость как предпринимателя возростала, но давала все меньше и меньше плодов. Он продолжал предлагать секреты шелковой промышленности, хотя его дела в Париже не удались, и венецианцы, как и русские, отвергли его идеи окраски тканей и устроения тутовых плантаций. Джакомо хотел заняться табачной фабрикой в Мадриде и фабрикой мыла — в Варшаве, но не получил поддержки капиталом или иными ресурсами. Казанова стремился удивить, но удивление — лишь один из компонентов успеха в бизнесе.