Музыка войны - Ирина Александровна Лазарева

дети, безбородые, с большими от пережитого глазами, вдруг осознали, что детство невозвратимо покинуло их, и впереди их ждала самая взрослая, самая тяжелая и страшная жизнь. В другое время они влились бы в эту жизнь постепенно, со смехом, прибаутками, разочарованиями и открытиями, но не теперь. Сейчас нужно было вступить в нее мгновенно, словно провалившись резко под лед, окунувшись в морозной воде, прочувствовать миллионы тончайших иголок, впивающихся в кожу, и стерпеть, не заплакать, не пожалеть себя, не сдаться, а главное, не погибнуть.

Лопатин глядел на товарищей и не узнавал их; все они стали задумчивыми и уже не казались молодыми дурачками-балагурами, любителями шуток, танцев, песен и пахабных историй. Должно быть, и он для них был неузнаваем, и он переродился…

В первый же день, как они прибыли на место дислокации, Лопатин обратил внимание на то, что здесь было разбито восемь палаток, стояли гаубицы, артиллерия. Им велели строиться, и тогда их глазам предстали бородатые мужчины, по их мнению, дедушки, совсем старики, а старикам тем было по сорок лет! Это были таджикские партизаны, мгновенно переброшенные в Афганистан для того, чтобы пресечь высадку американских войск в эту страну. С задачей своей они справились: в те годы Штаты не смогли ввести войска для смены власти в стране, однако ж они не остались в долгу и продолжили помогать террористам своими излюбленными способами.

Эти дедушки плакали, вытирали слезы, глядя на молодых солдат, совсем детей, прибывших им на смену, а Лопатин с товарищами не понимал, что происходило, и почему такие здоровые крепкие мужчины-мусульмане роняли слезы. Старики обнимали вновь прибывших солдат и приговаривали:

– Эх, ребята, еще совсем дети, сами не понимаете, куда попали… Здесь каждый камень под ногой будет стрелять…

12 орудий были всегда наведены на танковую бригаду душманцев, и если бы они бросились в бой, по ним бы открыли огонь. Еще шесть орудий были направлены на тюрьму, выхваченную из-под власти террористов. По очереди стояли на посту, охраняли дорогу, это было, пожалуй, самое тяжелое занятие из всех – стоять по двенадцать часов без отдыха. Из всего обмундирования были только шинели и кирзовые сапоги, а от усталости, бывало, Лопатин с товарищами спал не просто на земле, а в снегу, забыв себя. Даже годы спустя Семен не мог понять: почему никто не болел тогда? Адреналин, молодость, жесточайшие условия, желание выжить любой ценой? Постоянно мерзли, плохо питались – но не болел никто.

Если днем холода опускались до минус десяти градусов, то днем приходила жара под тридцать, поднимались извечные песчаные бури, и вездесущая пыль проникала всюду – в еду, в рот, под одежду, в глаза, нос. За гигиеной особенно следили, потому что от одного расчесывания кожи боец заражался инфекцией, однако находились ленивые, которым приходилось часто давать по шее, чтобы они не запускали себя, раздевались и мылись вместе со всеми.

Варили картошку, черствую, перемерзшую, ели кильку – не было никакого разнообразия в еде. Через месяц пришла информация, что танковая бригада мятежников перешла на сторону правительства и Советов.

Однажды начались обсуждения дедовщины, кто-то из ребят постарше предложил ввести старые армейские порядке и здесь, на войне. Тогда Лопатин, красавец-спортсмен, борец и боксер, вышел из строя и смело заявил:

– Пусть выйдет сюда самый храбрый, и мы один-на-один решим этот вопрос. Побьет меня – сапоги буду лизать. А нет – не будет никакой дедовщины у нас!

О крутом нраве Лопатина и его тяжелом кулаке многие были уже наслышаны даже среди тех, кто впервые встретил его здесь на афганской земле. Никто из солдат не шелохнулся, не вышел их строя.

– Стало быть, никакой дедовщины у нас не будет! – Заключил он. Более этот вопрос никогда не поднимали.

В те дни Семен получил скопом несколько писем сразу: все они были от его товарищей, матери и, конечно же, Леночки. Она писала о том, как скучает, о том, что началась война и она переживает, потому что всякое может быть. Видимо, она уже предчувствовала, что Семен угодит на фронт, но пока не знала о том наверняка. Следом он прочел два других письма от товарищей: ах, если бы только никогда не читал, если бы их затеряли в горах, среди безмолвных пустошей или полей!

Двое друзей, сговорившись, написали ему, чтобы оболгать Леночку, выставить ее кокеткой в его глазах. Ей приписывали новые отношения сразу с двумя их друзьями, и Семен, хоть и повзрослевший, а в любовных делах еще совсем мальчишка, предпочел сразу же поверить, не размышляя и не задаваясь вопросом, зачем товарищи так торопились поставить его в известность о поведении Леночки. Он не увидел в их наговорах надуманности и обмана. Теперь письмо возлюбленной, трогательное и нежное, жгло кожу сквозь карман; оно казалось полным лжи и женского коварства. Ах, говорил он себе, разве не знал он, что Лена не сдержит слова? Не знал, сколь тяжело будет Лене с ее обаянием и жизнелюбием два года притворяться слепой и глухой, умершей для мира, для радостей молодых и беспечных юношей и дев?

Все это он знал еще до того, как отбыл служить. Так чему было изумляться и к чему таить обиду на девчонку, пусть и любимую, но легкомысленную и ветреную, теперь?

Нет, лучше было вовсе умереть, лечь под пулями, чем жить, зная, что все то героическое, что Семену предстояло совершить, будет совершено для нее одной, а ей будет это все равно. Глупо, конечно, но равнодушие Леночки, в которое Семен безвозвратно уверовал, казалось, обесценивало его ежедневный подвиг во имя Родины. Товарищи, конечно, не знали, сколь несвоевременны будут их письма и где настигнут они Семена. Если бы они знали заранее, то, быть может, рука бы дрогнула, и ложь не сорвалась бы столь легко с уст. И он ответил всем на письма – всем, кроме Лены.

Глава тринадцатая

Вертолет закручивался в горных воздушных потоках – об этой его особенности стало известно не так давно, и в конструкторских бюро модель еще не успели улучшить, утяжелить, чтобы она отвечала на все вызовы горной афганской войны. Стояли душные сухие летние дни, воздух был наполнен пыльным зноем, пыль проникала под одежду, в легкие, бронхи, даже, казалось, под кожу. Не верилось, что Мария Демидовна и Владимир Макарович, два уже совсем не молодых родителя, забрались в такую даль, в самые дебри сухой Средней Азии. Но они проделали опасный путь, который подходил почти к концу. Оставалось еще немного поднажать,