Правда о «золотом веке» Екатерины - Андрей Буровский

Вообще же своего сына, будущего Фридриха II, добрый папочка многократно лупил палкой по самым разным поводам: что–то сын слишком уж увлекался французским языком, играл на трубе, интересовался искусством, читал книги и даже переписывался с Вольтером и энциклопедистами. Папа–король считал, что будущий король не должен заниматься такими глупостями, а если занимается, еще неизвестно, можно ли доверять ему трон. Одно время король–отец подумывал даже казнить неудачного сына: всё равно же от него никакого нет толку.

Сохранились письма юного Фридриха, в которых он писал матери, жаловался ей на жестокость и грубость отца, который постоянно его избивает. До конца жизни у Фридриха сохранялись на ребрах костные мозоли — следствие папочкиных методов воспитания.

Впрочем, голова Фридриха так и осталась на месте, папа решил её все–таки не отрубать; севший же на престол и ставший королем Фридрих II папу простил и даже считал к концу жизни непревзойденным воспитателем.

— Он сумел внушить мне твердые принципы…

Так говаривал порой король Фридрих II Прусский, вспоминая родителя, и очень трудно определить, кто из них вызывает большее отвращение, отец или сын.

Фридриха II Прусского, севшего на престол одновременно с императором Иваном VI, в 1740 году, называли и Великим, и Непобедимым, и Бестией, и, конечно же, «бестией, но великой», и «великой непобедимой бестией», помимо всего прочего.

Фридрих мало изменил способы управления своим государством по сравнению с папой. Разве что привлекал в Пруссию еще больше эмигрантов из всех стран Европы, чем он. Равнодушный к религии, он проводил политику веротерпимости — лишь бы приезжие были полезны и исправно платили налоги. Ему служили и католики, и протестанты, и крещеные евреи.

Фридрих демагогически провозглашал свободу печати… на деле же ввел жесточайшую цензуру, и газеты Пруссии дружным хором исполняли славу своему королю.

Фридрих продолжал делать то же, что всю жизнь делал его отец, — выращивал жестокое, отсталое государство, в котором гражданское общество допускалось ровно постольку, поскольку над ним и за счет него существовали государство и армия.

Свобода конкуренции, свободные выборы, работа ратуш и магистратов — это было для горожан. Крестьяне находились в «крепости» у помещиков, а дворянам запрещалось самим торговать, заводить промышленные предприятия или становиться банкирами. Дворянам предписывалось служить в армии!

Жесткая политика по отношению к дворянам оборачивалась кое–чем хорошим — например, в Пруссии было много квалифицированных и притом достаточно послушных офицеров. Они не пытались становиться верхним слоем буржуа, как в Нидерландах, Англии и Дании, не были развращены французской выдумкой, будто король — это лишь первый среди равных.

Прусский офицер служил истово и честно, порой получал от короля весьма существенные пенсии и поместья… Но вообще–то Фридрих предпочитал разовые подачки, даже порой очень крупные — чтобы офицер, а уж тем более его дети, принуждались и дальше служить. И конечно же, прусский офицер прекрасно знал, что король — это светлое величество, а не какой–то там первый среди равных, смешно сказать.

Фридрих II ухитрился, будучи королем небольшого государства, иметь третью по размерам европейскую армию. При численности прусского населения в два с половиной миллиона человек прусская армия достигала размеров в 200 тысяч человек. Впрочем, далеко не все в ней были пруссаки и вообще немцы. Вербовщики Фридриха искали будущих солдат везде, по всей Европе, и меньше всего интересовались их национальностью, убеждениями или их отношением к прусскому королю. Бывало, подходящему по физическим статям новобранцу предлагали то, что мы называем контрактом: особенно тем, кого планировали сделать унтер–офицером.

А бывало, новобранца попросту подпаивали, а то и подсыпали в вино или в кофе снотворного и так, в наркотическом сне, и везли в военный лагерь. А там очнувшийся парень уже и не мог никуда убежать: следить за солдатами считалось в прусской армии более важным делом, нежели дать им поесть.

Фридрих вошел в историю классическим высказыванием, что солдат должен бояться палки капрала больше, чем пуль неприятеля. Павлу I приписывают не менее классическое: «десятерых забить, одиннадцатого выучить». Но и это придумал Фридрих Прусский, а Павел I только повторил.

Устав прусской армии прямо предписывал держать солдат в укрепленных лагерях, вокруг которых вырублен кустарник по крайней мере на 50 шагов, а водить их исключительно по таким дорогам, которые не проходят через лес и на которых нет сильных изломов местности, способствующих побегам.

Капралы получали солдат под расписку и следили за ними строже, чем надзиратели за заключенными. Ни в одной каталажке мира охранник не должен был стрелять до того, как крикнет: «Стой, стрелять буду!», не выпалит предупредительный выстрел в воздух. В прусской армии предупредительных выстрелов не делали, а капралам и сержантам вменялось в прямую обязанность стрелять на поражение.

И ни в одной тюрьме мира не существовало такой страшной палочной дисциплины и таких садистских наказаний, как в прусской армии. Нигде, например, заключенных не заставляли испражняться и мочиться на наказанного товарища. Впрочем, кого заставляли, а кто и сам радостно, истово выполнял суровые, но «справедливые» приказы любимых капралов: у людей ведь разное чувство юмора, а прусская армия поощряла худшее, что есть в человеке.

Солдаты, конечно же, и бежали, и умирали тысячами, состав армии был довольно текучим. Но они и не были так уж ценны, эти рядовые солдаты, собранные отовсюду, где только можно. Ценны были обученные кадры: специалисты и унтер–офицеры.

Специалистам — артиллеристам, саперам, строителям крепостей и мостов, ветеринарам и интендантам Фридрих платил, истинно по–королевски. Эта часть его армии не нуждалась ни в средствах охраны, ни в постоянном битье палкой.

Унтер–офицеры на 90% были свирепыми погонялами, и не более того, но их–то Фридрих тоже ценил. Стоило солдату выслужиться в унтера или проявить таланты к технике, и прусская армия оборачивалась для него совершенно другой стороной.

А для многих иноземцев оборачивалась она и чем–то вроде иностранного легиона: стоило любому преступнику бежать от полиции и добежать до ближайшего вербовщика, и он спасен! Из прусской армии не было выдачи, так же как не было выдачи с Дона, из казаков. И бывали случаи, когда убийцы трех человек выслуживались в прусские капралы и выходили на пенсию. Потому что если рядового, потерявшего ногу или руку, попросту гнали прочь, вышвыривали использованный материал, то для капрала чаще всего покупали пивнушку или иную приносящую доход собственность —опять же, чтобы заплатить даже и много, но один раз, а не платить постоянно.

Прусская армия шла в бой, потому что её солдат гнали на неприятеля, и они, уже спасая собственную жизнь, должны были драться с вражескими солдатами. Но этой армией управляли неплохие офицеры — лучшие, чем пустопорожние паркетные шаркуны из Версаля или венского Пратера. Приказы этих офицеров заставляли выполнять капралы, знающие свое дело, преданные своей армии и могущие рассчитывать на обеспечение по старости. И в ней были хорошие специалисты, умевшие привести в действие батарею орудий, в считанные часы навести мост и вылечить от сапа лошадей.