Над гнездом кукухи - Кен Кизи

можем допустить, шобы здесь развелись клопы, а? Судя по всему, в тебя клопы вгрызлись на дюйм!

— Нет! — сказал Джордж.

— А-й-й-й, Жорж, ты же понятия не имеешь. Эти клопы, они совсем, совсем мелкие — не больше точки. А шо они творят, старик — уцепятся за лобковые волоса, повисят и давай буравить тебя, Жорж.

— Нету клопов! — сказал Джордж.

— А-й-й-й, скажу тебе, Жорж: я видал такие случаи, када эти ужасные клопы вообще…

— Окей, Вашингтон, — сказал Макмёрфи.

Неоновый шрам на сломанном носу искривился. Черный понял, кто это сказал, но не обернулся; мы поняли, что он это понял, когда он замолчал и провел длинным серым пальцем по шраму, украшавшему его нос после той игры в баскетбол. Затем он сунул руку под нос Джорджу, потирая пальцами.

— Вошка, Жорж, видал? Видал? Ты же знаешь, какие из себя вошки, а? Еще бы, набрался вошек на рыбалке. Мы не можем допустить, шоп тебя вошки грызли, так же, Жорж?

— Нету вошек! — выкрикнул Джордж. — Нету!

Джордж распрямился и поднял брови, так что мы увидели его глаза. Черный чуть попятился. Двое других засмеялись.

— Шо такое, Вашингтон, братан? — спросил большой черный. — Буксует, братан, процедура с того конца?

Вашингтон снова приблизился к Джорджу.

— Сказал же, Жорж: нагнись! Либо ты нагнешься и получишь этой мази, либо я дотронусь до тебя рукой! — И снова поднял руку, большую и черную, как болото. — Везде дотронусь этой черной! грязной! вонючей! рукой!

— Не надо рукой! — сказал Джордж и занес кулак над головой, словно готовый разбить угольный череп вдребезги, так что по полу разлетятся шарики, ролики и шестеренки.

Но черный просто ткнул Джорджа тюбиком в пупок, и Джордж согнулся, ловя ртом воздух. Черный выдавил мазь ему на бело-соломенные волосы и растер рукой — своей черной болотной рукой — по всей голове. Джордж обхватил живот обеими руками и закричал.

— Нет! Нет!

— А теперь повернись, Жорж…

— Я сказал, хватит, браток.

На этот раз голос Макмёрфи заставил его повернуться к нему. Я увидел, как черный улыбнулся при виде его наготы — ни кепки, ни башмаков, ни карманов, чтобы цеплять их большими пальцами — и смерил его насмешливым взглядом.

— Макмёрфи! — сказал он, качая головой. — А я-то уж начал думать, мы с тобой никада не выясним отношения.

— Енот паршивый, — сказал Макмёрфи, но в его голосе слышалось больше усталости, чем злобы, и, не дождавшись реакции черного, он добавил погромче: — Нигер, мать твою, ебучий!

Черный покачал головой и усмехнулся двум дружкам.

— Как по-вашему, братва, чего мистер Макмёрфи добивайца? Думаете, хочет, шобы я проявил инициативу? Хи-хи-хи. Не знает разве, шо мы научены сносить ужасные оскорблейня от этих шизиков?

— Хуесос! Вашингтон, ты всего-навсего…

Вашингтон снова переключился на Джорджа, все еще стоявшего, согнувшись от удара тюбиком. Он схватил его за руку и развернул лицом к стене.

— Так-точь, Жорж, а теперь раздвинь свои булки.

— Не-е-ет!

— Вашингтон, — сказал Макмёрфи и, глубоко вздохнув, подошел к нему и отстранил от Джорджа. — Вашингтон, ну хорош, хорош…

Все услышали беспомощную безысходность в его голосе.

— Макмёрфи, ты вынуждаешь меня к самозащите. Вынуждает, а, братва?

Двое других кивнули. Он аккуратно положил тюбик на скамейку рядом с Джорджем и, плавно повернувшись, засветил Макмёрфи по щеке, чего тот не ожидал. Макмёрфи чуть не упал. Он попятился на голых ребят, и они подхватили его и оттолкнули обратно, на улыбавшееся угольное лицо. Он снова получил, теперь в шею, и с неохотой признал, что пора приниматься за дело и постараться не ударить в грязь лицом. Он перехватил очередной удар, схватив черную руку за запястье, точно змею — за горло, и помотал головой, проясняя мысли.

Так они стояли, покачиваясь, секунду-другую, и было слышно их тяжелое дыхание и журчание воды в водостоке; затем Макмёрфи оттолкнул черного и сгруппировался, закрыв подбородок большими плечами, а голову — кулаками, и стал наступать.

И тогда смирная, тихая вереница голых людей превратилась в галдящий круг, сомкнувшийся живым кольцом.

Черные руки налетели на пригнутую рыжую голову и бычью шею, разбивая в кровь бровь и щеку. Черный проворно отпрянул. Он был выше Макмёрфи, руки — длиннее, а удары — быстрее и точнее, и мог лупить его по плечам и голове с безопасного расстояния.

Макмёрфи все наступал — тяжелыми, размеренными шагами, пригнув голову и щурясь между кулаками с наколками, — пока не прижал черного к веренице голых и засветил ему точно в центр белой накрахмаленной груди. Угольное лицо треснуло розовым, и по губам скользнул язык цвета земляничного мороженого. Черный отпрянул от мощной атаки Макмёрфи и словил еще пару оплеух, прежде чем кулак с наколкой снова хорошенько приложил его. На этот раз рот раскрылся шире, пятном нездорового цвета. У Макмёрфи были красные отметины на голове и плечах, но он не выглядел побитым. Он все наступал, нанося по одному удару за десять. Так они и двигались по душевой туда-сюда, пока черный не стал выдыхаться и пошатываться, стараясь в основном увертываться от рыжих колотушек. А ребята кричали Макмёрфи, чтобы он уложил его. Макмёрфи, очевидно, не спешил.

Черный увернулся от удара в плечо и зыркнул туда, где стояли его дружки.

— Уильямс… Уоррен… черт возьми!

Другой большой черный протиснулся между ребятами и схватил Макмёрфи сзади. Макмёрфи его стряхнул, как бык — мартышку, но тот снова схватил его.

Тогда я схватил его и бросил в душ. В нем было полно лампочек; он весил фунтов десять-пятнадцать[46].

Мелкий черный глянул по сторонам, развернулся и бросился к двери. Пока я смотрел, как он убегает, другой вышел из душа и захватил меня сзади борцовским захватом — просунул руки у меня под мышками и сцепил на шее! — и мне пришлось отбежать назад, в душ, и впечатать его в стену, и пока я лежал там, в воде, глядя, как Макмёрфи пересчитывает ребра Вашингтону, тот, что был подо мной, укусил меня за шею, и мне пришлось разорвать его захват. Тогда он обмяк и забулькал вместе со своим крахмалом в водосток.

И к тому времени, как мелкий черный прибежал обратно с ремнями, наручниками и простынями, а также четырьмя санитарами из беспокойного, все уже одевались, и пожимали руки мне и Макмёрфи, и говорили, что черные сами напросились,