Чаша и крест - Нэнси Бильо

И остановилась:

— Смотрите, чаша.

Брат Эдмунд нахмурился:

— Что?

— Я вам не говорила, чуть не забыла совсем… последнее, что сказала мне сестра Элизабет Бартон, было «чаша». Она произнесла под конец всего одно слово: «Чаша». И замолчала.

— Чаши используют для питья, но и не только. Среди священных сосудов чаша — один из самых важных предметов утвари, потому что необходим при богослужении, — с расстановкой проговорил брат Эдмунд. — Возможно, пророчество должно быть исполнено для того, чтобы уберечь от опасности чашу… то есть мессу.

— Не думаю, что она именно это имела в виду, — с бьющимся сердцем возразила я. — Скорее уж, это прозвучало как… предостережение. О, брат Эдмунд, я боюсь! — закричала я. — Я не хочу, чтобы это со мной случилось. Никогда не хотела.

Он кивнул:

— И Иисус сказал: «Отче мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия».

— Это было в Гефсиманском саду, — прошептала я.

— Да, — подхватил брат Эдмунд, — там Иисус молился, потому что исполнился страхом перед тем, что, как Он знал, случится. Бог явился Ему, и Иисус сказал: «Отче мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты».

Не в силах побороть нахлынувшие чувства, я отвернулась.

Брат Эдмунд опустил руку мне на плечо:

— Знайте, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам. Я не хочу, чтобы вы прошли через испытания одна. Я всегда буду рядом с вами. Слышите, сестра Джоанна?

— Да, — кивнула я.

— Все говорят, что провидцев будет трое и только третий скажет, что вы должны делать. Но при этом вам необходимо услышать пророчество по своей доброй воле, без принуждения. А если вдруг вы решите ничего не предпринимать, не встречаться с последним провидцем, не слушать его пророчество, то ничего и не будет. Выбор за вами, сестра Джоанна!

Я вздрогнула, заметив, с какой безумной надеждой смотрит на меня брат Эдмунд. Я знала: он страстно желал бы вновь вернуться к прежней монастырской жизни. С одной стороны, я всей душой желала ему помочь, но с другой… Все-таки эта необходимость следовать своей судьбе была мне отвратительна. В душе нарастал гневный протест: ну почему это бремя должно было пасть именно на мои плечи?

— Господь избрал вас для великих дел, — сказал брат Эдмунд, словно прочитав мои мысли. — Но это вовсе не потому, — продолжал он, немного помолчав, — что вы благородного происхождения, и не потому, что решили постричься в монахини доминиканского ордена. Тут все дело в том, сестра Джоанна, что вы не похожи на других женщин, ни на кого больше на свете не похожи. Я все время пытался понять, что именно так отличает вас от остальных. Но так и не смог.

Я с трепетом смотрела на брата Эдмунда, меня охватило странное чувство, очень странное, не знакомое мне до сих пор.

Но тут он объявил, что нам пора отдохнуть, что разговор наш можно продолжить на следующий день, и отвел меня в калефакториум. В каждом монастыре есть такое помещение, где можно согреться: начиная с кануна Дня Всех Святых[11]и кончая Страстной пятницей там всегда горит огонь. Брат Эдмунд принес дрова и соломенный тюфяк. Сказал, что спать я буду здесь, возле огня, а он в комнате дальше по коридору.

Брат Эдмунд развел огонь в специальном приспособлении посередине калефакториума. Вскоре огонь стал с веселым треском лизать дрова. По стенам запрыгали золотистые блики.

Сидя на каменном полу в нескольких футах от брата Эдмунда, я смотрела, как по лицу его пляшут пятна света. Он откинулся назад, вполоборота повернулся ко мне и кивнул:

— Вам здесь будет тепло и безопасно, сестра Джоанна.

— Спасибо, — отозвалась я.

— И я буду совсем рядом. — Он встал. — Ничего не бойтесь: в эту комнату можно попасть только через мою.

Я тоже встала. Брат Эдмунд взял меня за руки и сжал их. Потом шагнул было назад, но я удержала его:

— Не уходите.

Он неуверенно посмотрел на меня сверху вниз:

— Вы хотите, чтобы я еще посидел с вами?

Я молчала, прекрасно понимая, что надо немедленно отослать брата Эдмунда прочь. Но никак не могла расстаться с ним.

— Останьтесь.

У меня перехватило дыхание. Было такое чувство, будто грудь сдавил корсаж Гертруды: никак не вздохнуть. Он не отнял рук, но я чувствовала, что все его тело застыло, одеревенело.

— Я не понимаю, сестра Джоанна, чего вы от меня хотите?

Я заглянула ему в лицо. На нем читались удивление и какая-то непривычная озабоченность. Но губы брата Эдмунда раскрылись, словно и ему трудно было дышать.

Ни он, ни я ни на секунду не сомневались в том, что это грех. Но я всем телом потянулась к нему, положила руку ему на плечо. Потом протянула ее дальше, еще дальше, ощутив ладонью его гладкую спину. Подняла к нему лицо и в ужасе закрыла глаза. Я думала, что тело брата Эдмунда останется холодным, но ошиблась. Его худое тело было горячим, словно его била лихорадка; он весь напрягся, как натянутый лук.

Я закрыла глаза и ждала. Прошла целая вечность, и наконец губы его коснулись моих губ, но так нежно, что я даже засомневалась, уж не почудилось ли мне это. Никто и никогда не касался меня с такой нежностью. Однако я страстно желала от брата Эдмунда еще большего.

Но уже в следующее мгновение он резко отпрянул от меня. Я осталась одна. Так и стояла, закрыв глаза и покачиваясь.

— Нет, так нельзя, — прошептал он. — Помните ту ночь в монастыре Мальмсбери? Я тогда принес обет перед Богом. Я поклялся, что никогда в жизни не обману вашего доверия, вашей веры в меня. Вы ведь этого не забыли?

— Нет, — отозвалась я.

— Мы с вами вместе сегодня так много узнали о том, что нас ждет впереди, — продолжал брат Эдмунд. — Монастыри будут восстановлены. Об этом тоже говорится в пророчестве. Сестра Джоанна, ну подумайте сами: как мы снова воссоединимся с нашими братьями и сестрами, как займем свое место рядом с теми, кто доверяет нам, если сейчас поддадимся плотскому греху? Мы дали обет целомудрия, так не станем же падать в грязь.

Я кивнула и отвернулась. От унижения в глазах потемнело.

— Только не плачьте, прошу вас, не надо плакать, — с душевной болью в голосе сказал он. — А теперь я пойду… Я должен уйти.

И, не дожидаясь, что я ему отвечу, брат Эдмунд вышел из калефакториума.

Несколько мгновений я стояла неподвижно, потом подошла к тюфяку, который принес для меня брат Эдмунд. На полу жарко пылали дрова. Да, я достойна только презрения. Я снова представила то, что только что случилось: неужели это правда?

О, теперь я прекрасно понимала, что такое зло и что такое грех. Ясно видела все коварство и всю силу дьявола. Другого объяснения тут и быть не могло: я сама предложила себя брату Эдмунду, значит мое тело и мой дух были во власти нечистого. И где? Здесь, под крышей здания, которое еще несколько недель назад было прославленным монастырем! Вдвойне ужасно! Теперь я жаждала покаяния, я чувствовала, что мне как можно скорее надо исповедаться. На коленях признаться в греховных желаниях и просить об отпущении греха. И если в душе моей восстановится благодать, если снизойдет на меня милость Господня, тогда я смогу противостоять злу.