Беззаботные годы - Элизабет Говард

– Ты звонишь насчет завтрашнего дня?

– Да. Боюсь, я буду довольно поздно. Вероятно, ближе к девяти. Как там мальчишки?

– Иэн и Фергус еще на севере у бабушки.

– А Ангус?

– И он с ними. До конца недели. Здесь только я и Джейми.

– Ура.

– Что?

– Ура, говорю. Хорошо. Ну, ты поняла.

– Пожалуй, да. Я тебя люблю.

– Полностью взаимно. Пора бежать. Береги себя.

Ведя машину вниз с холма к Милл-Фарм, он вспомнил, что сигарет-то он и не купил, и тут же его осенило: штук двадцать Gold Flake лежат в бардачке машины. Опять ему повезло! Он никому не делает вреда до тех пор, пока она ничего не знает, но было бы чертовски глупо попасться на такой ерунде.

* * *

Они ужинали – все четырнадцать человек, усевшись вокруг огромного стола на трех опорах, раздвинутого на всю длину и все-таки тесноватого для них. Ели четырех жареных кур с хлебной подливкой, картофельное пюре и красную фасоль, а потом – пирог со сливами и то, что Дюши называла «формочки», – бланманже. Взрослые пили кларет, дети – воду. Говорили о том, чем занимались этим днем; о том, как съездили на пляж – Руперт очень смешно рассказал про Невилла и его медузу.

– Бексхилл? – переспросила Дюши, вытирая глаза (она всегда плакала, когда смеялась). – Как его только угораздило назвать ее Бексхиллом?

Руперт ничего не сказал по поводу предложения Брига, хотя только о нем и думал. Эдвард объявил, что Тедди блестящим выстрелом сразил кролика, а сам Тедди только краснел и улыбался; о своем звонке по телефону Эдвард, естественно, умолчал. Хью изображал своего кедди[20], изображающего его самого, играющего в гольф одной рукой; о своих тревогах по поводу политики он не обмолвился ни словом. Рейчел рассказала, как почти совсем глухой и, по ее мнению, выживший из ума президент правления «Приюта малышей» проводил совещание, не имея ни малейшего представления о том, президентом какой именно благотворительной организации является.

– Первые полчаса он явно находился под впечатлением, что это конюшня для отставных лошадей, и только когда завел речь о мешанке из отрубей и регулярном назначении глистогонного, начальница сообразила, что произошла ошибка.

Она ничего не сказала о том, что остаток дня провела вместе с Сид, о которой изо всех сил, так, что разболелась голова, старалась не плакать в поезде. Бриг рассказал две длинные истории: одну о том, как во время пребывания в Бирме он познакомился с одним чрезвычайно интересным малым, который, как оказалось, знал его знакомого из Западной Австралии (совпадение, которыми была полна его длинная жизнь, но не устававшими забавлять и поражать его), и вторую, о Суэцком канале, а когда Эдвард напомнил, что они ее уже слышали, Брик просто отмахнулся: невелика беда, он готов рассказать еще раз, что он и сделал. Рассказ затянулся надолго, и далеко не все хотя бы делали вид, что слушают его.

Зоуи и Анджела ели друг друга глазами: Зоуи мгновенно заметила, что Анджела заинтересовалась Рупертом, и подвергла ее придирчивому осмотру. Пришлось признать, что она весьма мила – с точки зрения тех, кому нравятся блондинки с довольно блеклыми голубыми глазами. Анджела была рослой и ширококостной, как ее мать, с длинной, совершенно круглой белой шеей, которой постаревшая бедняжка Джессика, конечно, уже лишилась. И скулы у нее были как у Джессики, и тот же скульптурный рот, только накрашенный слишком яркой розовой помадой, которая за время ужина постепенно стиралась. Она определенно увлеклась Рупертом, который, хвала небесам, об этом даже не подозревал, но взгляд Зоуи встречала как ни в чем не бывало. Да она ведь просто школьница, думала Зоуи со смесью облегчения и презрения.

Анджела, которая не видела Зоуи больше двух лет, поражалась тому, что она ничуть не изменилась. Сама она, Анджела, изменилась за это время настолько, что ожидала, что и к Зоуи это относится, но не заметила у нее ни единого признака старения. Она была все так же красива и шикарна, но из прочитанных романов Анджела знала: вероятность очень велика, что она не понимает Руперта, а в этом случае уже неважно, как она выглядит. Бриг закончил историю; он не стал упоминать о том, как доволен, что теперь места хватает всей его семье – в доме, который, как и большинство партий древесины твердых пород для мебельных шпонов, он приобрел на всякий случай…

Кристофер и Саймон пролили воду, а Саймон еще и хлебную подливку, но Кристофер обратил внимание, что никто не стал отпускать по этому поводу саркастические замечания. Сам он после инцидента с подливкой переглянулся с Саймоном и сочувственно подмигнул. И Саймон мгновенно решил, что Кристофер лучше всех присутствующих. А когда разговор коснулся конца каникул (до него оставалось всего-то жалких три недели) и Саймона вновь охватили ужас и отчаяние – он опять увидел по лицу Кристофера, что тот заметил это и не остался равнодушным. С этого момента Кристофер стал его кумиром. А когда Саймон улыбнулся и соврал в ответ на дурацкий вопрос тети Джессики, ждет ли он с нетерпением занятий в новой школе («с нетерпением»!), Кристофер снова подмигнул, и это было ужасно мило с его стороны.

Вилли, которая умела красиво разрезать курицу, раздала всем по порции, распределив четыре дужки между Тедди, Луизой, Норой и Саймоном, почти все время молчала. Мирный день, проведенный в обществе Джессики, странным образом вызвал у нее ощущение обессиленности: груз невысказанного (по крайней мере, с ее стороны) лежал внутри тяжело, как несварение. Она чувствовала, что Джессика ей завидует, и ей нестерпимо хотелось объяснить, что на ложе из роз шипы неизбежны. То, что на ее сестру явно свалилось слишком много дел и забот, Вилли считала не только бедой. Зато у Джессики не оставалось времени задуматься, зачем она существует, заскучать и застыдиться этого, пожелать, чтобы какая-нибудь катастрофа предоставила ей возможность делать хоть что-нибудь и, следовательно, быть хоть кем-то. Однако помимо общего отношения к жизни она твердо вознамерилась обсудить с Джессикой один конкретный факт, но за весь день так и не решилась, боясь, что Джессика не проявит сочувствия по иным причинам, чем, к примеру, могли бы сделать Сибил или Рейчел… Рейчел! Да она убеждена, что появление ребенка у кого угодно – самое чудесное, что только может случиться. Ибо об этом и шла речь. Один цикл Вилли уже пропустила, приближалась к следующему, почти не сомневалась, что беременна, и эта мысль ужасала ее. Ведь ей же сорок два; она ни в коем случае не готова начинать все заново после забот только об одном ребенке, семилетней Лидии. Но что, скажите на милость, делать тем, кто не желает иметь детей? Разумеется, она знала, что есть люди, которые могут помочь, но как вообще их найти? Гермиона казалась ей наиболее вероятным источником сведений, но доверяться ей совсем не хотелось. К тому же она еще не приняла окончательного решения и очень надеялась, что ошиблась. Она дождется срока, а если и на этот раз ничего не будет, тогда съездит в Лондон, к доктору Баллатеру.