Нюрнбергский дневник - Густав Марк Гилберт

Я считал, что «собирание» Герингом коллекции вполне объяснимо, но отнюдь не простительно.

— И все-таки обвинению не следовало так чернить меня. Впрочем, история вынесет мне иную оценку. Да и немецкий народ вам не поверит. Я знаю, что думает обо мне немецкий народ. Я только попытался помочь ему.

Камера Нейрата. Нейрат был иного мнения о том, что думал немецкий народ о Риббентропе.

— Вам не найти другого такого правительственного чиновника, который снискал бы такую низкую оценку, как этот Риббентроп, — комментировал он. — Некоторые из тех, кто сидит на этой скамье подсудимых, поражены масштабом глупости и поверхностности, которую этот человек демонстрирует суду. Но мне-то все это не в новинку. Мне годами приходилось выслушивать этот бред и разбираться с ним — одна только болтовня и никакого понимания — вот что он собой представлял. И до сих пор продолжает лгать. Он заявил, что, дескать, был у меня статс-секретарем до своего назначения на пост министра иностранных дел. Не было такого. Он ни минуты не был моим статс-секретарем. Гитлеру этого хотелось, но я был категорически против. И вообще, своим глупым встреванием в то, о чем он и понятия не имел, он столько нагородил, сколько этому обвинению И не снилось.

Камера Франка. Франк крайне негативно оценивал этого «несчастного дурачка»:

— Что от него ждать? Необразован, неразвит, невежествен. Он и по-немецки выразиться грамотно не мог, не говоря уже о том, что ни малейшего понятия не имел о вопросах внешней политики. Нет, правда, его грамматика мне всегда доставляла головную боль. От души надеюсь, что переводчикам все же удастся хоть как-то передать смысл его высказываний. Не перестаю удивляться, как он еще умудрялся сбывать свое шампанское, не говоря уж о национал-социализме. Ха-ха-ха! Нет, действительно, остается лишь посочувствовать ему. Не виноват этот дурачок, что он во внешней политике разбирался, как свинья в апельсинах, не виноват. А вот что касается Гитлера, так это было преступлением посадить такого человека в кресло министра иностранных дел государства с населением в 70 миллионов человек. И тут слабость диктатуры как на ладони — диктатура не терпит критики. Гитлер окружал себя подобными льстецами и лизоблюдами, чтобы убедить себя в своем могуществе.

Камера Геринга. Отсиживая вынужденную паузу перед своим последним появлением на сцене в ожидании, пока статисты не уберутся с подмостков, Геринг пребывал в сумрачном настрое. То, как на суде вел себя Риббентроп, очень не нравилось Герингу.

— Что за убогий спектакль? — неодобрительно вопрошал он, качая головой. — Если бы я знал, что кончится этим, я бы непременно серьезнее отнесся бы к внешней политике. И хотя я по мере сил пытался воспрепятствовать назначению его на этот пост, но, поверьте, мне сейчас очень грустно при мысли, что я все-таки оказался прав. Веда всюду только и слышишь — «и где эти нацисты только откопали такого министра иностранных дел»? Вот поэтому наша внешняя политика и кажется всем такой недалекой. Риббентроп не переставая вел эти битвы за полномочия и престиж. И пусть весь мир разлетится на куски, но его авторитету ничто не должно угрожать. Какую же ревность и зависть я вызывал у него! Однажды он не выдержал и даже спросил меня, не хотелось бы мне быть министром иностранных дел. Я сказал ему: «Благодарю покорно, меня вполне устраивает роль второго человека в Рейхе». Я знаю, что он подстроил мне одну гадость, которая, вероятно, сыграла решающую роль в истории.

Я поинтересовался у него, что это было.

— Личная встреча с Черчиллем, которая могла и должна была состояться. А он этому помешал. Мы должны были встретиться за 2 или за 3 дня до начала войны. Я узнал об этом много позже…

Он ведь всегда был глупцом, слабохарактерным глупцом — но теперь я куда лучше понимаю, сколько же глупости скрывалось за этим спесивым лбом… О Боже, как же это все грустно! Мне действительно наплевать, как сейчас Кальтенбруннер пыжится представить свою роль в РСХА или как Розенберг пытается трактовать свою философию. Но наша внешняя политика — она не может не отразиться на всем правительстве в целом! Что же это за беда такая!

Камера Папена. Папен, по своему обыкновению, не скупился на уничижительные характеристики Риббентропа.

— Нет смысла посвящать столько слов этому идиоту. Он уже сам себе вынес приговор. Вам вполне можно переходить к разбору следующего случая… Сами подумайте, от таких сулящих катастрофу событий, как объявление войны Соединенным Штатам, он просто отмахивался, будто их и нет вовсе! «Ну, раз они стреляют по нашим подлодкам, тогда и мы объявим им войну». И это заявляет министр иностранных дел Гитлера! Преступный дилетантизм этого человека поставил на карту судьбу Рейха!

Папен явно имел в виду Гитлера, прислушивавшегося к тому, что нашептывали ему «умники» типа Риббентропа, вместо того чтобы обращаться к опытным дипломатам.

— Он считал, что, заключив с Россией договор о ненападении и разделив Польшу, перехитрил всех, но, но моему мнению, пресловутая «хитрость» была только на руку Сталину. Когда Сталин убедился, что Гитлер замышляет напасть на Польшу, то подумал: «Ладно, если так, если никто его не в силах остановить, хорошо, почему бы и нам не отрезать себе кусочек от этого пирога». А что же Геринг? Если бы он вместо этой своей глупой и дилетантской затеи с Далерусом явился бы вместе со всем кабинетом министров к Гитлеру и заявил: «Если настаиваете на войне, дело ваше, но мы — вне игры!» Тогда бы Гитлеру ничего не оставалось, как только уступить! Но, не имея достойной оппозиции, он уверовал, что может все…

1 апреля. Перекрестный допрос Риббентропа

Утреннее заседание.

Обеденный перерыв.

Во время обсуждения перекрестного допроса Риббентропа в отсеке, где принимали пищу пожилые обвиняемые, Шахт, возбужденно размахивая руками, подчеркнул основное звено вопроса: — все сходится в одном: он знал о предстоящей войне с Польшей, он не предпринял ничего, чтобы се избежать! Вот ядро, суть всего вопроса, все остальное — пустая болтовня!

Папен вспомнил, как Гитлер оказывал давление на канцлера Австрии Шушнига, угрожая применить силу. Когда совещание в Берхгесгадене 12 февраля 1938 года достигло точки кипения, Гитлер громким криком призвал к себе Кейтеля. На зов Гитлера, который был слышен на все здание, примчался Кейтель. Гитлер велел ему усесться в углу. Этого жеста было вполне достаточно, чтобы нагнать страху на Шушнига. Однако и Папен, и Шахт придерживались единого мнения о том, что не было необходимости прибегать к подобного рода угрозам — Шушниг и без Гитлера понимал, что 80 % населения Австрии стояло за присоединение к Германии. Против чего Шушниг еще мог возразить, так это против всеобщего господства нацистов. Шахт вспомнил, что бывший канцлер Австрии был вообще человеком, на которого надавить ничего не стоило; Шахт познакомился с ним в концлагере.