Нюрнбергский дневник - Густав Марк Гилберт

Зейсс-Инкварт потешался над невежеством Риббентропа в области истории. Когда я направлялся в другой отсек для приема пищи, он, хитровато улыбаясь, шепнул мне:

— Тсс! Вы сейчас ничего не говорите, но мне кажется, что наш министр иностранных дел не знает даже, что болгарский вопрос связан с Трианонским соглашением.

До меня дошли слухи, как доктор Хорн готовил своего подзащитного Риббентропа к послеобеденному заседанию: защитник сказал ему, что если ему будут задавать вопросы о дневнике Йодля, то их следует переадресовывать самому Йодлю, а о приказах Кейтеля за его подписью — самому Кейтелю. Если будет затронут вопрос об антисемитизме, то Риббентропу следует указывать на то, что он никогда не позволял себе никаких циничных высказываний в геринговском духе о том, что, мол, лучше было расстрелять на две сотни больше евреев, чем позволять нанести такой урон собственности. Этот последний пункт поверг Риббентропа в ужас — нет, нет, он никогда не сможет решиться на подобный выпад против Геринга, поскольку тот по-прежнему человек, способный оказать влияние.

Послеобеденное заседание.

На обеденном перерыве Кейтель, Геринг и Йодль рассуждали о нападении на Польшу. Начало нападения было намечено на 24 августа, затем 25 августа срок его был перенесен на 30 августа, а потом ещё на сутки, то есть на 31 августа — ожидалось, что требования Германии будут удовлетворены. Требования не были удовлетворены, и нападение произошло в ночь с 31 августа на 1 сентября.

Позже Кейтель заявил мне:

— Понимаете, никто не верит Риббентропу, что он не знал о военных приготовлениях. А ведь он и правда не знал. Ему Гитлер говорил одно, нам совершенно другое. Он всем лгал по-разному.

Йодль слышал слова Кейтеля, слышали и остальные. Такое он никогда и нигде не решился бы заявить, разве что в стенах своей камеры, если бы до сих пор находился под влиянием Геринга.

2 апреля. Поражение Риббентропа

Утреннее заседание.

В перерыве утреннего заседания Гесс на удивление весьма эмоционально реагировал на высказывания, прозвучавшие в зале заседаний.

— Недостойно и бесчестно так обходиться с человеком, стоящим у свидетельской стойки! Я бы никогда не позволил им такого по отношению к себе!

Гесс явно помнил, что не давал показаний, вот только запамятовал, почему он их не давал. Доктор Зейдль с Герингом объяснили ему, что ему нет нужды, стоя у свидетельской стойки, давать показания — амнезия избавила его от подобной необходимости. Гесс забеспокоился, стал сосредоточенно тереть лоб, беспомощно размахивать руками.

— Так вот оно что! Я забыл, что…

Доктор Зейдль заверил его в том, что представил суду надлежащее объяснение, а именно, что Гесс отказывается давать показания вследствие своей оценки этого суда.

— Да? А что же это за оценка?

Доктор Зейдль пояснил, что Гесс заявил о том, что не признает компетенцию данного суда. Гесс потер лоб.

— Так, значит, я так и сказал?

— Да, да, — нетерпеливо подтвердил Геринг. — Сначала об этом заявил я. А вы потом повторили.

Гесс лишь пожал плечами. Геринг за спиной Гесса раздраженно махнул рукой Дёницу.

Послеобеденное заседание.

Среди обвиняемых крепла уверенность в том, что участь Риббентропа решена. Наклонившись к Редеру, Геринг сказал: «Риббентропу конец». Не изменяя своей повседневной лживости, он же после утреннего заседания попытался убедить бывшего министра иностранных дел, что тот, мол, вел себя во время допросов как подобало.

Тюрьма. Вечер

Камера Риббентропа. Когда я вечером заглянул в камеру Риббентропа, он выглядел даже хуже обычного. Застегнутая кое-как рубашка выехала из брюк, в камере царил беспорядок, да и сам он выглядел неряшливо, сидя у стола и дожевывая кусок хлеба. Риббентроп задавал мне вопрос за вопросом, большей частью они были чисто риторического характера.

— С какой стати французскому обвинителю понадобилось выставить меня антисемитом? Антисемитизм всегда противоречил моей натуре, и им это известно. Будь я и правда антисемит, то я не постеснялся бы прямо об этом заявить. Я спросил у Гесса, что превратило в такого ярого антисемита Гитлера, но он этого не знал… Вы можете понять мою преданность Гитлеру? Мне кажется, не все это способны понять. Скажите мне прямо, как вы расцениваете мои шансы?

— Я расцениваю его так, что вы своей слепой верностью Гитлеру поставили себя в безвыходное положение. И в первую очередь мне непонятно, отчего вы сейчас продолжаете за него цепляться, хотя всему миру ясно, что он — убийца.

— Вам это непонятно? Нет, по-видимому, есть вещи, которые недоступны пониманию американцев. Мы, немцы, народ особый, нас отличает верность. Кое-кто это понять не в состоянии.