Иностранец ее Величества - Андрей Остальский

Многие поколения его предков были рабочими. Он помнит, как ребенком слышал от деда, который, желая выразить свое негодование, говорил про кого-то: «Ну теперь этого типа только в работный дом (Work House) остается послать». Термин этот теперь безнадежно устарел, но англичане знают его по учебникам истории. И еще что-то типа генетической памяти живо в народе, такой это был ужас.

В работные дома попадали те, кто не только не мог учиться, но и у кого руки не с той стороны были привинчены. То есть неспособные ни на умственный, ни на квалифицированный физический труд. Правда, в годины кризисов туда временно могли угодить и рабочие более высоких категорий, но у них оставалась надежда оттуда вырваться.

Словом, попасть в работный дом — это было самое ужасное, что только могло случиться с рабочим, но наделенным чувством собственного достоинства человеком.

Это было место, где работали обреченные на вечную нищету люди — не намного лучше каторги. Их использовали на самой черной, самой неблагодарной и неприятной работе и платили за нее сущие пенсы.

В тоне рассказывающего об этом Питера мне чудится почти одобрение: может, и жестоко было, но по крайней мере эта угроза заставляла человека совершенствоваться, к чему-то стремиться, учиться квалифицированному труду. Просто элементарно стараться, тянуться куда-то вверх. А сейчас? Система социального обеспечения вместе с профсоюзами развратила людей, приучила к тому, что можно получать деньги не за труд, а просто так, в качестве милостыни от государства. К чему это ведет в долгосрочном плане, Англия, а за ней и весь мир, увидала в августе 2011 года. Озверевшие от хронического безделья, скуки и чувства своей отверженности обитатели социального дна устроили серию крупномасштабных погромов и беспорядков. На несколько часов правительство фактически утратило контроль над многими районами Лондона и другими городами.

К XX веку формально был утвержден принцип: в одиннадцать лет дети сдают весьма непростой экзамен-тест, именуемый «11+». И он определяет их судьбу, чуть ли не на всю жизнь. Когда я еще в детстве впервые услышал об этом, то поразился. Примерил на себя, и мне стало жутковато. Не слишком ли рано для такого решающего момента в жизни? В СССР этому соответствовало поступление (или непоступление) в вуз. И то при большом желании можно было иногда получить второй шанс. Здесь же все жестко: дети, показавшие в одиннадцать способности выше среднего, попадали в грамматические школы, в которых бесплатно давали блестящее образование, в большинстве случаев гарантировавшее поступление в лучшие университеты страны. Ну а не допрыгнувшие до высокой планки были обречены учиться либо в общеобразовательной, либо, если состояние родителей позволяло, в частной школе.

До прихода к власти в конце шестидесятых — начале семидесятых радикальной фракции лейбористов-социалистов в Англии действовали тысячи грамматических школ. Я не сомневаюсь, что величие Британии, ее победы и успехи во всяческих областях жизни в большой степени обеспечивались именно этим институтом.

В грамматических школах работали лучшие педагоги, классы здесь были меньше, чем в обычных средних учебных заведениях. Но главное — другое. Особая атмосфера. Учителям не надо было отвлекаться на отстающих: таковых, если они все-таки выявлялись, быстренько исключали. В результате в классе престижным считалось не быть крутым, а хорошо учиться, возникала обстановка конкуренции. Да и просто элементарно общий, суммарный интеллектуальный уровень класса был чрезвычайно высок.

Грамматические школы целенаправленно готовили элиту общества, при этом вылавливая, вычерпывая способных и стремящихся к знаниям детей из всех, даже самых нижних социальных слоев. Не тратя времени и сил на возню с неспособными, ленивыми и не желающими подчиняться строгой дисциплине.

С нравственной точки зрения было чрезвычайно важно, что и представители самых обездоленных слоев общества знали: у каждого способного ребенка есть шанс через грамматическую школу подняться по социальной лестнице. Причем и кое-кто из обеспеченных родителей, которые вполне могли бы позволить себе школу частную, предпочитал грамматическую. Ведь это как орден на всю жизнь, сертификат способностей и трудолюбия. Но, конечно, у кого какие приоритеты: в частных школах вроде Итона завязывались важнейшие связи на всю жизнь…

Главный символ устройства британского общества предложил еще француз Алексис де Токвиль — он объявил им губку.

Эти «губки» работали на разных уровнях и в различных направлениях. Английский высший класс, писал де Токвиль, высасывает из общества таланты и амбиции. Важнейшим «губочным» инструментом были грамматические школы.

Но, продолжая эту традицию, англосаксы научились высасывать таланты и амбиции не только из своего общества, но и из окружающего мира. Вернее, это получалось само собой: так уж Англия была устроена. Давая прибежище континентальным талантам, она сама получала от них огромную отдачу. Таким образом возникал доброкачественный круг — английская свобода и стабильность влекли к себе умы и таланты, которые вносили свой вклад в процветание страны, в дальнейшее укрепление стабильности и свободы.

Но у всего на свете непременно есть отрицательная сторона.

С тех пор в британском обществе и сохранилось это отношение к классам. Идет оно от того, что человек сознательно или бессознательно рассматривает под этим углом любую ситуацию: насколько я признан талантливым и необходимым обществу? И как выглядят по сравнению со мной другие люди: добились ли они большего? Для подтверждения успеха и служили эти смешные атрибуты вроде цилиндров и смокингов. Ну и конечно, принятые в элиту новички были самыми жуткими снобами, презиравшими тех, кому не так повезло. Увы, такова человеческая натура — даже в Англии…

И еще один, еще более серьезный отрицательный результат работы «губки».

Если на протяжении многих поколений тщательно просеивать человеческий материал, отбирая лучших, способных и одаренных, поднимая их вверх по социальной лестнице, то что же остается внизу? А что остается после многократного выжимания? Жмых?

На представителей деклассированной части английского общества и других так называемых низших классов просто больно смотреть. Среди них много толстых, заплывших, неряшливого вида людей с ужасными зубами и тупым выражением на лоснящихся лицах. Из этой среды выходят футбольные хулиганы и нацисты-погромщики, но это еще выдающиеся экземпляры, большинство же — просто так называемые «диванные картофелины» (coach potatoes): люди-овощи, живущие перед телевизором, пьющие пиво гектолитрами, закусывающие гамбургерами и дешевой китайщиной по праздникам.

Какие-то совсем другие, неангличане. Конечно, увлечение «социальным государством» усугубило ситуацию, позволило целым поколениям нигде не работать, живя на пособия по безработице, пособия на жилье и на каждого очередного ребенка. Но тут видны и результаты многовекового отрицательного отбора. Обратная сторона долгих веков успешной социальной инженерии.

Всеволод Овчинников в «Корнях дуба» и многие другие советские журналисты любили в связи с этим цитировать Дизраэли, считавшего, что в Англии существуют две нации, которые «управляются различными законами, следуют различным нормам поведения, не имеют общих взглядов и симпатий и не способны к взаимопониманию».