Ведьмы цвета мака - Екатерина Двигубская

— Не хочу я ни про какого обжору! Не хочу. Ты же неудачник! Ты же ничего в жизни не добился!

— Я ещё молод!

— Все крупнейшие открытия делались в юности.

— Человек не знает своих возможностей!

— Блаженны верующие. Ты посмотри на себя, работаешь таксистом! По ночам сидишь в своей вонючей лаборатории и какого-то обжору выводишь. Мне за тебя стыдно!

— А мне за тебя стыдно. — Ивану сделалось не по себе. У него было такое ощущение, что всё это он уже слышал не один раз, что так же горела лампа и так же лежали карандаши. Он пожал плечами и вышел из кухни. Он не знал, что делать, то ли собирать вещи и уходить, то ли оставаться.

Через минуту в комнату въехала Марина, она держала в руках свои работы.

— Прости меня, мой золотой, и не бросай! Я знаю, знаю, я сама во всём виновата. Но я больше не могу, я не выдерживаю давления. Мне страшно, они все на меня смотрят и полностью от меня зависят — это ужасно. Я мечтаю быть свободной от всего этого.

— А ты как хотела? И хозяйкой быть, и ответственности не нести? Так не бывает. Но ты у меня сильная. Ты — глыба.

— Почему? Я маленькая, почти что малюсенькая! — Марина показала, какая она маленькая. — Никогда не могла понять, почему люди мне говорят, что я сильная.

— Как же ты себя любишь!

— Есть немножко!

— Это от неуверенности. Но ничего, я тебя заполню своей любовью до краёв, и в тебе не останется места для страха и сомнения. Знаешь, самые большие трусы становятся отважными героями. Человек всегда ищет то, чего не имеет, чего ему не хватает, если у него, конечно, есть жизненная потенция. Вспомни Наполеона — мужичок с ноготок, кожа покрыта псориазом…

— Разве?

— Да к тому же нищий корсиканец! А посмотри, чего добился. Поэтому ты у меня ого-го-го-го. Поняла?

— Не поняла! При чём тут нищий корсиканец и я? Не логично.

— А вера всегда нелогична. А ну-ка, повтори — ого-го-го-го!

— Ого-го-го…

— Нет, твоё ого-го-го-го не очень-то победительное. Надо глубоко вздохнуть и сказать себе — ого-го-го! Поняла?

Марина с шумом выдохнула и крикнула:

— ОГО-ГО-ГО!

Довольная собой, вернулась на кухню. Иван долго смотрел ей вслед, потом разобрал постель и укрылся с головой, перед его глазами стояло Маринино лицо, плюющееся словами: «Неудачник, ничего не добился, мне за тебя стыдно!» Неужели ей стыдно? Зачем говорить так больно? В ушах звенели Маринины слова, Иван попытался выдыхнуть их из себя, ничего не получилось, они цеплялись, вгрызались в мозг, сводили челюсти, после получасового метания Иван пришёл к твёрдому убеждению, что несчастным надо объявлять карантин, поскольку несчастье заразно, переходит от одних людей к другим и тяжело лечится.

Утром во вторник Владлен сидел в своём кабинете и пытался сосредоточиться, ничего не выходило, он чего-то ждал, руки сами собой рисовали. На листе бумаги он набросал портрет Елены, но вместо крупного Лениного носа у женщины получился курносый обрубок, решительное выражение глаз, без тени грусти или отчаяния, глаз человека или очень мужественного, или очень поверхностного, тоже совсем не подходило расслабленно-уютному облику Елены. За стеной мыли окна, поэтому то и дело раздавался характерный для этого процесса нервный звук. Владлен, обречённо мотнув головой, скомкал рисунок. В его кабинет вошла Лена, она держала в руках большой свёрток.

— Что это?

— Не знаю, курьер привёз.

Под бумагой был картонный ящик. Владлен тряхнул им, там что-то брякнуло.

— Интересно, — сказал он.

— Бомба?

— От этой женщины можно ожидать чего угодно.

Они открыли крышку, там лежали удивительной красоты драгоценности — кольца, серьги, браслеты с огромными изумрудами, рубинами, бриллиантами. В темноте ящика они спали, но стоило упасть солнечному лучу, и они ожили, стали гореть, отбивая все цвета и оттенки, сыпля на стол искры зелёного, красного, синего, смешивая их и снова распутывая.

— Она с ума сошла! — радостно сказала Лена и протянула руку к массивной броши с сапфирами, которая поспешила усесться ей на кофту. Владлен отвернулся к стене. — Посмотри, как здорово! Ой, у тебя кровь на губе! — Лена с моментальностью циркового артиста выхватила батистовый платок и бросилась к Владлену.

— Ты похожа на иллюзиониста.

— Ты что, до сих пор её любишь?

— Прости. Плохо спал ночью, изжога! Это стоит огромных денег.

— Ничего это не стоит. Старые камни старой огранки — не такие уж они и дорогие! — Лена отцепила брошь и швырнула в коробку.

— Для Марины эти драгоценности всегда что-то значили.

— Воспитанные люди дарят то, с чем сложно расстаться.

— Её нельзя назвать воспитанной, — тихо сказал он. — Ты не могла бы сделать капуччино.

— С корицей?

— Нет, с тёртым шоколадом.

Лена поцеловала его в макушку, вышла. Владлен бросился к двери и запер на ключ, потом включил виниловый проигрыватель. По комнате разлилась «Лунная соната». Он осторожно вытащил записку, спрятавшуюся на дне коробки, глубоко вздохнул, боясь развернуть её, как будто пришло извещение о смерти, но, всё же пересилив себя, начал читать.

«Дорогой Владлен, я очень рада, что ты женишься на этой девушке.

От всего сердца хочу сделать вам подарок. Эти украшения приносят удачу. Пусть Лена передаст их по наследству старшей дочери. И каждая старшая девочка будет становиться охранительницей вашего рода, но воспитываться она должна в большей строгости, чем младшие дети. Относитесь к украшениям бережно, ибо они спасут одну из ваших правнучек, или праправнучек от больших бед и подарят ей счастье. Посылаю также бордовую книжку, в неё вы будете вписывать дату, час, рост, вес и все остальные приметы новорожденной.

Навсегда твоя — Марина».

Владлен полистал книгу, она была пустая и требовала, чтобы на её страницы в ближайшее время внесли пометки о младенце. Владлен подумал, что у Марины удивительная тяга создавать легенды, она никогда не врала, просто преломляла реальность в угоду своих устремлений, постепенно обрастая удивительными обстоятельствами собственной жизни. Наверное, так и придумывались легенды, которые кто-то когда-то должен был придумать и настоять на их убедительности. Владлена поразила мысль, что в жизни всё до тупости логично — надо чего-то захотеть, и это обязательно случится, Бог хочет, чтобы мы горели сильными мечтами, Он боится, что за лакированностью прогресса люди совсем избавятся от первобытных страстей, когда чувства были ясны и категоричны. Только вот почему-то в истории с Мариной эта блистательная теория не сработала! Или он слабо хотел?

Во вторник вечером Марина сидела у окна в той же позе, что и два дня назад. На подоконнике лежала стопка белых листов и свёрток шёлка. Марине казалось, что её голова стекла набок, глаза слипались, а тело приятно плыло в сон. Иван стучал о блюдце виноградными косточками, некий звук из внешней жизни, где нет дрёмы, нависающей тебе на ресницы, звук, бьющий своей писклявой монотонностью по вискам, конечно, раздражал Марину, но она изо всех сил пыталась не обращать на него внимания.