Кавказская слава - Владимир Соболь

В конце ущелья Мадатова ждали конные. Они приветствовали его и расступились, пропуская русского в середину. Валериан подумал, что уцмий хочет исключить любую случайность. Если его убьют, это произойдет только по прямому приказу владетеля Каракайтага.

За очередным отрогом открылась, наконец, ровная плоскость. Охватив ее одним взглядом, Валериан подумал, что он был решительно прав, отправившись в одиночку. Всю дальнюю половину поляны занимали люди Адиль-Гирея: сотен пять-шесть всадников стояли ровно и тихо, правильными рядами. Возьми он с собой даже полусотню казаков, такой конвой ничем не смог бы ему помочь, а вот помешать неожиданной выходкой станичники вполне были способны.

Три всадника выехали из строя, проехали полсотни шагов и стали. Валериан направился к ним. Стоявший первым — это, очевидно, и был Адиль-Гирей — протянул руку, приветствуя русского генерала. Мадатов ответил таким же жестом.

— Я рад видеть воина, слава о котором летит далеко впереди его войска. — Голос уцмия звучал торжественно, но был слегка напряжен. — Мы можем говорить без посредников?

Он говорил по-кумыкски, этим языком владели почти все жители Дагестана. Валериан ответил, присовокупив необходимые эпитеты, подобающие ситуации.

— Я удивлен, что генерал армии Белого царя пустился в такое путешествие без должной охраны.

— Уважаемый уцмий пригласил меня в гости. Я знаю, что его слово защитит меня так же надежно, как штыки моих солдат, их сабли или же пушки.

Он обдумывал эти фразы с того момента, как оставил конвой в ущелье, и был доволен, увидев насупившееся лицо уцмия. Если теперь Адиль-Гирей и решится на действия против своего гостя, он сделается для всех очевидным предателем.

— Я предлагаю сойти с коней. Мы можем говорить удобно и без свидетелей.

Валериан спрыгнул с лошади, которую тут же взял под уздцы один из встречавших его джигитов. Уцмий спустился осторожно, оберегая больную ногу. Он был почти на голову ниже Мадатова, два маленьких глаза близко сходились к утопленной переносице, представляя его еще более хитрым и подозрительным, чем он слыл в жизни.

Подбежали слуги, быстро раскатали ковер, поставили вазы с фруктами и высокий кувшин с водой. Помогли сесть своему господину, поддерживая Адиль-Гирея иод локти, и отступили. Валериан передвинул кинжал удобнее и легко опустился, скрестив ноги перед собой.

Как полагалось по этикету, они поговорили о лошадях, о зерне, о зиме, которая вот-вот накатится с севера. Валериан выбрал красное яблоко, катал его в ладонях, но не торопился откусывать; он слушал и ждал, когда же уцмий приступит к делу.

— Говорят, что это русские принесли нам раннюю зиму, — протянул Адиль-Гирей и вдруг впился пронзительным взглядом в собеседника. — Я слышал, что реки в Табасарани уже схвачены льдом.

Валериан выдержал паузу:

— Я с трудом могу представить мороз, который мог бы сковать Самур. А мелкие ручьи — кто же будет жалеть о них?

— Я хочу сохранить в Каракайтаге тепло по возможности дольше.

— Когда надвигаются холода, мудрый надевает бурку и разжигает огонь. Достаточно ли кизяка запасли женщины Каракайтага?

— Скота в наших домах достаточно, и наши женщины работящи. Но никто не может надеяться жечь огонь вечно. Я прожил долго и успел повидать много. Теперь я хочу увидеть, как сумеет управиться на моем месте мой старший сын.

— Мамед-бек храбр и быстр. Ему завидуют юноши, его любят девушки; Но будут ли его слушать воины? Подчинятся ли ему жители уцмийства? Генерал Ермолов предпочитает говорить с тобой, мудрый Адиль-Гирей.

«Если даже предположить, — подумал Валериан, — что уцмий говорит чистосердечно и на самом деле собирается передать дела сыну, а сам отправится в хадж и останется в Мекке, то Кавказский корпус в любом случае втянут в политическую сумятицу уцмийства. Кто-то поддержит Мамед-бека, а кому-то покажется выгодным видеть у власти кого-то из его. двоюродных братьев».

— Мамед-бек напрасно самовольно покинул Дербент. Ему бы лучше вернуться в город и доказать Белому царю свою искренность. У него впереди уйма времени, он сможет многому научиться.

— В клетке птица научится только клевать зерно и благодарить насыпавшую его руку.

— Кому суждено летать, сохранит эту способность даже в неволе.

«Резковато сказано, — подумал Валериан, — но этот спор не приведет их никуда. Ермолову нужны аманаты-заложники от всех правителей Кавказа. Только на таких условиях он согласится оставить им власть».

— Генерал Ермолов, — добавил он, впрочем, — умеет быть благодарным и хорошо помнит, кто ему друг.

— Генерал Ртищев предложил мне чин полковника русской армии. А Султан-Ахмет — генерал-майор. Шамхал же генерал-лейтенант, и ему присылают пять тысяч рублей ежегодно.

— Генерал Ермолов умеет ценить дружбу, но хочет видеть дружественные знаки и с другой стороны.

Адиль-Гирей не сдержался и фыркнул:

— Тебе же было достаточно моего слова. Почему его мало Ярмул-паше?

Спокойный ответ дался Валериану с трудом, но он все же сумел сдержаться:

— Я поставил на твое слово жизнь одного человека. А генералу Ермолову нужно сохранить спокойствие огромного государства.

Адиль-Гирей молча уставился на замысловатый рисунок, вытканный на ковре. Валериан спокойно обтер яблоко полой черкески и вонзил зубы в полосатый бок; на вид фрукт был красив, но оказался безвкусен. Или это все существо Мадатова переместилось сейчас в слух и зрение. «Впрочем, — уговаривал он себя, — никто не кинется на него с шашкой; принесется пуля издалека, и никто не увидит стрелявшего, никто не узнает, кому моя семья обязана кровной враждой».

Уцмий поднял глаза:

— Я буду думать. Мамед-бек ушел из Дербента без моего разрешения. Может быть, ты и прав. Может быть, мальчику нужно вернуться в город.

Он сделал знак, подбежали слуги и помогли ему метать. Валериан тоже поднялся. Ему подвели лошадь. Он опустился в седло и поехал к ущелью, борясь с желанием пустить жеребца наметом. Спина его холодела, словно бы ощущая ненавидящие глаза, провожавшие его вдоль стального ствола.

Абдул-бек готов был уже согнуть палец, улегшийся на крючке, но кто-то поднял кверху его ружье.

— Пусти! — крикнул он. — Никогда не вставай между кровниками. Этот неверный разрушил и сжег мой дом!

— Ты убьешь его позже, — ответил ему старший сын уцмия. — А сейчас ты только запачкаешь честь нашего рода. Он должен вернуться таким же, каким приехал сюда.

Табасаранец осклабился:

— Вернуться, говоришь, Мамед-бек? Он непременно вернется. Вернется к нам. Но только уже не один…

В лагере Мадатов немедленно вызвал к себе штаб-офицеров, командиров туземной конницы и передал им суть своей беседы с Адиль-Гиреем.

— Если бы он сказал — да, стало быть, еще колеблется. Он сказал, что подумает. Значит, уже решил — нет. Но уцмий не понял, почему я приехал к нему один. Он считает, что провел меня, заставил поверить, будто он хочет подчиниться Ермолову. Я обещал прислать к нему людей за ответом. Но лучше приду к нему сам — с мушкетерами, конницей и орудиями…